Автор: Штефи
Ворнинги, дисклеймеры и прочие ахтунги: зацензуренная лексика, стёб, суицидальные наклонности, мягкая клептомания, пренатальная педофилия, жестокое обращение с женщиной, бетанка (одна штука).
Рейтинг: R, за такие-то ужасы.
Пейринг: а вот до пейринга там ещё далеко...
Состояние: to be continued
Посвящается:
Айвору Зегерсу и quietann, вдохновившим меня на собственное, глубоко авторское (то бишь в духе полного произвола) жизнеописание известных персоналий, что называется, ab ovo.
Эпиграф:
"А как я им объясню, почему у нас шпингалет не с той стороны?
Это мне надо с 1917 года объяснять, почему шпингалет не с той стороны!"
(с) Михаил Задорнов, не министр
Это мне надо с 1917 года объяснять, почему шпингалет не с той стороны!"
(с) Михаил Задорнов, не министр
***
Глава 1. Рождение героев, или баллада о гнутой трубе.
читать дальшеВойна устала.
Суровые партизаны, ворча и спотыкаясь, брели по очередным тайным тропам. Это была не та погода, когда ругательства белыми клубами дыма вырываются изо рта, повисают в воздухе и, оледенев, уходят глубоко в снег, чтобы по весне радостно виться над склонами. Это была та фаза, когда зиму пробуют на излом – хмурая, тяжёлая оттепель, когда оскальзываются на мокрых камнях ноги, опускаются руки, а из-под снега проступает всё то, что он скрывал, и невольно стучится в голову вопрос – а нужна нам эта земля? В это время ломаются. Это все знали, и стискивали зубы, и шли дальше. Надо перетерпеть, переждать ложную, «цетскую» весну. Это барраярцы, конечно, ругались – «це-етская весна», для мелкопакостных врагов зимняя оттепель была, понятно, «барраярской». Ну и пусть увозят слово с собой, гады подлые, главное, что мир будет нашим. Наша планетка, не отдадим, уже не отдали, теперь важно, чтобы до ваших главных это дошло, а если до цетского императора медленно доходит, так мы запросто ещё разок повторим!
Война устала. Война захлебнулась в лужах грязи и подтаявшего снега вперемешку со льдом.
Цетагандийцы пересиживали время до заключения договора в хорошо охраняемых центрах, желательно, пожалуйста, в равнинной местности, тоскливо вперив взоры в пасмурное чужое небо и размышляя, что бы не слишком мерзкое стянуть с этой планеты и обозвать барраярским сувениром. Им очень хотелось домой. Главный гем по снабжению медитировал, поставив цель: путём эвристического озарения прочертить границу между Инь и Ян. Ян – мужская сила; конечно же, Империя. Инь – стихия разрушения и хаоса. Часть военной техники можно забрать с собой, часть экономнее уничтожить, чтобы не досталась дикарям. Как же муторно, и скорее бы пришёл полковник Эйри, хоть будет с кем сыграть в го, если, конечно, сегодня понедельник. Полковник, тоже гем, отмокал в ванне с ароматическим маслом (гвоздика обыкновенная, мята перечная, апельсин сладкий, дрянь какая-то по вдохновению) – в этот день он инспектировал грязный лагерь и до того насмотрелся на рожи аборигенов, что даже излюбленный им неоднократно местный в эту ночь спал спокойно. Забегая вперёд – как раз для Эйри проблема сувенира решится сама собой. Но это уже совсем другая история.
Разглядывая в «позорную трубу» (то есть обычную, оптическую, даже без прилагающейся винтовки) расположение жизненно важных объектов (почта, телеграф, мосты, железные дороги) в цетском лагере, остроглазый разведчик уточнял карту для предъявления главе отряда. В голове последнего давно зрел амбициозный план попасть в лагерь для военнопленных и устроить там беспрецедентный побег. В каком-то смысле это ему удастся. Но это уже совсем другая... хм. Ну а пока, придавивши камушками копию первой версии, командир разведчиков скрёб репу (ибо банально чесать оную фор-лорду как-то недолжно, а следовательно, стрёмно) и тоже медитировал – на барраярский манер, включающий тусклый свет коптилки, застёгнутую на все пуговицы дверь палатки и грифельные линии поверх картографической туши. Пожелаем им всем удачи и переместимся поближе к Дендарийским горам.
- …ать! – доносилось до некоего офицера, убеждая его, что попал он по назначению. – ...евеливай… вы, в …опу, новобранцы хреновы! А ну поднять этих долб… …окончен привал, окончен! – порывы ветра неуклонно относили часть слов в сторону (то ли отдавая предпочтение цветистой административной лексике, то ли выполняя функцию необходимой цензуры), но командный бас генерала графа Форкосигана уже вычленялся из прочего шума и распознавался достаточно отчётливо. – Всех вы… …ейчас же не тронемся! Сукины дети!
«А один мой знакомый гем, наверное, спросил бы, - ностальгически подумал свежепредставленный к чину командор, - какое отношение цукини имеют к детям… А впрочем, ну их нафиг, этих гемов, что у нас, своих баб мало?» На этой лирической ноте бравый офицер пришпорил коня. Конечно, строго говоря, даже тот гем таким дураком не был, собаки у цетов в тех же лагерях имелись, а к бабам (даже к несвоим) гем-лорды не относились, то есть как-то они к ним относились, но, в общем, нефиг. Офицер должен иметь вид какой – правильно – храбрый и придурковатый. А мозги приберегём для приватной обстановки и оперативных ситуаций.
- Йить твою налево! На рысях, лентяи!
- Петер! – заорал подъезжающий, резонно рассудив, что раз тут орут, ему тоже можно. – У тебя сын родился!
- Чего? – генерал прищурился, разглядывая конного против солнца.
- А чего? Проставляемся вместе, дешевле выйдет.
- Слушай, - мстительно шепнул товарищу один из только что трижды пресловутых новобранцев, - а когда наш в последний раз дома был?
- Месяцев семь назад, на две недели, - фыркнул тот.
- А до того?
- Два года назад, - рявкнул их сержант, - вы ещё пешком под стол ходили оба, молокососы! А ну смир-на!
- Не выживет, - буркнул граф Форкосиган. – Недоношенный… у Оливии дети слабые. Да ещё эта… цетттская весна, на марш людей поднимаешь, как на штурм. Ты-то сам как, рассказывай!
Так вот и вышло, что рожденье третьего ребёнка не было признано причиной достаточно уважительной, чтобы заявиться домой. Ну и потом, не ехать же к нежной, трепетной Оливии в матюгальном настроении!
- Как это – не выживет? – возмутилась мать графини-принцессы. Понятие недоношенного младенца для урождённой бетанки было внове, поэтому она тщательно изучила медицинскую литературу и никаких препятствий тому не нашла. Естественно, ведь об уровне барраярского знахарства в справочниках по теоретической медицине не пишут. – Выживет даже лучше, чем если бы ты проносила его ещё один месяц, дорогая. Я сама за всем прослежу, а ты займись старшим. А твой муж может не приезжать, он для этого не нужен. Всё, что мог, он здесь уже сделал.
- Но мама, - пыталась возразить Оливия. – Но папа…
- Поедет на свою миссию один. Не маленький!
Присутствующий там же принц-бастард Ксав радостно заржал, вспоминая, как уверенно считал себя «не маленьким» перед первой поездкой на Бету, и как интересно и поучительно разочаровывался в этой мысли. Итак, теперь он, отец и неоднократно дед, официально признан «не маленьким» собственной супругой. Отпустили поиграть одного, называется.
Умеренной весной, когда снег можно было найти только в горах, генерал граф прибыл таки повидать сына и даже изволил буркнуть нечто одобрительное, пребывая в непривычно благодушном настроении. Видимо, опять кого-то там разбил. Видимо, опять цетов. Скучно.
Тем временем Эвелин собиралась умереть.
Возможно, весенний авитаминоз и не лучшее время для таких решений, но, насколько помнила Эвелин, ей было двадцать лет и три месяца, почти четыре из которых она провела в браке, два года и семь месяцев – была матерью, и последние три года четыре месяца ни минуты не была счастлива. Сначала её душевное равновесие поколебал токсикоз, вопреки всем обещаниям врачей, продлившийся вплоть до рождения сына, потом послеродовая инфекция, плавно перешедшая в послеродовую же депрессию. Паразит, которого некогда приносили, чтобы он сосал соки её тела, уже носился по дому с радостными воплями, и выматывал, выматывал ей нервы. Муж, которого никогда не было днём, когда он был нужен, всегда приходил ночью, о чём она не могла думать без тошноты. Первое время, с полгода, он не прикасался к ней по велению докторов. Потом, ей сколько-то удавалось убедить его, обыграть, удержать, не допускать к себе. Однажды она его пожалела.
И всё. Его домогательства не стали ни приятнее, ни хотя бы более выносимы. У Эвелин просто кончились силы. Кончились силы и началось терпение. Стиснуть зубы, противно, и мерзко, и никак, и он этого в её теле может завестись другой паразит, похожий на её мужа. Она голодала, чтобы не зачать ребёнка. Она заходила в комнаты прислуги и воровала у горничных таблетки. Она собирала травы, пила горькие отвары и добилась двух выкидышей. Но этот обманул её, тварь! У неё не было токсикоза. Его нашли в ней слишком поздно, четвёртый или пятый месяц. Она не знала, как изгнать его из тела.
Её изыскания длились до середины весны. А потом Эвелин решила умереть. Она была настоящей форессой. Утащить врага за собой в могилу было для неё делом чести. Тем более что, как упоминалось ранее, за жизнь свою она не дала бы и ломаного гроша.
Эвелин попросила набрать ей ванну и оставить несколько кувшинов горячей воды. Потом переоделась в лучшую ночную рубашку – в образе голого скользкого тела, извлекаемого из ванны, ей привиделось что-то непристойное – накинула халат, положила в карман термометр и заплакала. Отдохнув полчасика таким образом, она открыла книгу и прочитала вслух цифру, написанную на закладке. Оптимальная температура. Ей даже не будет больно. Эвелин повторила цифру несколько раз и решила, что готова.
Когда она отложила термометр и ступила одной ногой в ванну, её негодующе ударили в живот. Изнутри.
«Потерпи, - прошептала она. – Потерпи, всё скоро всё закончится…»
- Вот именно! – подумал, должно быть, мелкий. И пнул её ещё раз. Эвелин пошатнулась и захныкала. Она не умела убивать ребёнка, который сопротивляется, а ведь она уже всё решила.
И тогда Эвелин сделала то, чего не делала никогда прежде. Она приласкала его. Погладила себя по вздувшемуся животу одной рукой, потом двумя. «Тихо, тихо, мой маленький…» Руки сами нашли правильный, почти гипнотизирующий ритм движений.
Удивительно, но их прикосновения сквозь шёлковую рубашку были приятны самой Эвелин. Продолжая поглаживать себя, она легла в ванну. Малыш ещё раз толкнул её, ближе к низу живота. Её руки переместились туда, потом – ещё ниже. Эвелин задышала прерывисто.
Кровь у неё с ребёнком была общая, значит, эндорфины тоже. Эвелин лежала в ванне, расслабленная и довольная, и чувствовала его присутствие, но он больше не шевелился.
«Как похоже на мужчину, - подумала она. – Отвернулся к стенке и храпит». Она хихикнула, впервые за очень долгое время. Ей понравилось. Она хихикнула ещё раз. Её смех отражался от поверхности воды, дробился на ней, она смотрела, как отблеск переливается на стенах… «Определённо, - подумала Эвелин, поглаживая живот, когда первая порция смеха закончилась. – Ещё ни один мужчина не был во мне так глубоко.» И хихикнула снова. Потом она вспомнила о первом сыне и сморщилась, как от зубной боли. Нет, не сейчас… Чёрт с ним, он всегда был каким-то неудачным.
Но сейчас у неё есть другой. Тот, кто не дал ей умереть. Её мальчик, её любимый мальчик… это ведь должен быть мальчик. Верно?
- Розетта, вы не видели мою бритву? – спросил у старшей горничной младший сын господина.
- Кажется… видела. Леди Эвелин взяла её и пошла принимать ванну. Она иногда берёт вещи без спросу. А я потом ищи, где что лежит… лорд Доно?
- Эвелин! Эвелин, открой! Нужно поговорить!
- Что? Сейчас. Не входи, я раздета! – леди Эвелин Форратьер стянула мокрую ночную рубашку и прикрыла наготу халатом. – Да, что случилось?
- Моя бритва. Ты её брала?
- Даже не видела, - а бритву она припрятала. Подарит сыну. Потом. Он посмеётся. – Кстати, я тоже хотела с тобой поговорить.
- Да? – изумился тот. Супруга брата казалась ему какой-то странно энергичной.
- Да! Ты ведь разбираешься в декоре, правда? Помоги мне украсить детскую! И… так. Мне нужно имя для ребёнка. Красивое.
- О боже! – выдохнул будущий архитектор здания СБ, как та приснопамятная королева из сочинения про секс, королевскую семью и немного тайны. Не будучи верующим, Доно тем не менее читал довольно много книг. Вот и пригодилось, называется…
- Не подходит, - отмахнулась Эвелин.
Так Джес Форратьер спас жизнь женщине тремя пинками в живот. То, что он спасал при этом и себя тоже, я считаю малозначимым обстоятельством, которое к делу не относится. Забегая вперёд, могу сообщить достопочтимой публике, что повторить это достижение нашему герою так и не удалось, хотя надо отдать ему должное – некоторое время он честно старался.
В день, когда Эвелин разрешилась от бремени, Эйрел впервые сел и потянулся за игрушкой.
«Да, - сказал голос с необычным мягким выговором, который он успел связать с лицом, но не со второй буквой математического алфавита. – Это кубик. Какого цвета кубик? Красного. Смотри, какой интересный кубик… А если поставить его на другой, что у нас получится?»
А в это время за окном (неважно, за каким) рабочие гнули трубу…
Впрочем, чёрт с ней, с трубой. Поговорим лучше о наших героях. Всем, кто хоть что-то слышал о каноне данного фэндома, ясно, что не зря их судьбы переплетены в нашем повествовании. Нет, это не два сапога пара, не кофе и сливки, а скорее где-то солёный огурец с молоком или сера с бертолетовой солью. Причём соль земли, конечно же, Эйрел, а на долю Джеса достанется вся сера адского пламени, что не так уж и несправедливо, но всё равно обидно. Кто из них солёный огурец, тоже понятно, а молоко… в общем, «это не молоко, - сказал Джастин Придд и густо покраснел». Кстати, солёный огурец в составе оливье прекрасно уживается с молочным продуктом в виде сметаны, но как же это жизнь должна покорёжить…
Но главное, что они такие, какие есть. Эйрел Форкосиган и Джес Форратьер. Быть вместе им не то чтобы не суждено, но строго противопоказано, но главное, что он всё-таки встретились, и до того, как опустился занавес, каждый сыграл главную роль хотя бы в одном акте жизни другого.
Между прочим, слово «акт» имеет совершенно пристойное значение, не связанное…
И слово «имеет» тоже… у слова «имеет» есть значение, не связанное с…
В общем, пойду я отсюда, а то скажу ещё что-нибудь…