Автор: Lios Alfary
Свободное участие
Персонажи: Эйрел, Галени, ОМП Так ли страшна смерть, как ее описывают? Еще страшнее. Особенно, если рядом в корчах умирает твоя честь. Молодой адмирал выслушал известие о ее гибели спокойно. Он не скрипел зубами, не выпячивал челюсть и не рвал волос с горя. Только слегка изменился в лице, и глаза сверкнули. Смесью боли и ненависти. Он отправил убийцу следом, а затем долго, с остервенением отмывал руки. И смотрел в зеркало – на свое изменившееся лицо, на новые морщины и несколько седых прядей. Отныне к нему навсегда пристанет прозвище «Мясник Комарры», но об этом он еще не знал и не позволял себе волноваться о таких вещах. Были вещи – поважнее. Он шел между рядами мертвых, закрывая глаза, всматриваясь в лица, распоряжаясь о последних почестях. Те, кто раньше решал судьбу этого недружелюбного к людям мира, сейчас смотрели на него и на Барраяр. Кто с ненавистью, кто со страхом, кто смело и с достоинством. Некоторые даже – с откровенной насмешкой. Насмешки мертвых переносить тяжелее всего. «Научились брать? Учитесь теперь держать». - Сэр… - молодой ординарец мнется, неуверенно теребя папку с разноцветными бумажками-памятками. Адмирал Форкосиган оборачивается и смотрит на него тяжелым взглядом. – Тут… сообщение для сенатора Сальвадо. - Что-то секретное? – голос звучит устало и почти равнодушно. - Нет, сэр. Уведомление о рождении сына, - и, видя недоумение отразившееся на лице у командующего, ординарец бледнеет и сдавленно пытается пояснить: - Просто… никто не знает, как его оформлять… ну, после… всего… этого… У сенатора Сальвадо глаза – замершие, тусклые осколки зеленого бутылочного стекла. «Жизнь и смерть всегда идут рука об руку, верно, адмирал?» - Оформляйте, как личную корреспонденцию погибших, - пожимает плечами Эйрел Форкосиган. Пора уходить. Скоро объявят об отстранение от дел и трибунале, до него надо успеть завершить так много… - И принесите мне в кабинет подогретого вина. Здесь чертовски холодно. * Отражатель уже скрылся за горизонтом и улицы, парки, дома обволакивает ласковая темень. А звезды светят так ярко и так близко, что кажется – протяни руку и возьмешь себе одну. На память. - Это нечестно! – мальчишка рыдает так, как будто у него отбирают не право на небезопасную прогулку, а нечто много большее. Нечто очень важное для его детской неоперившейся души. – Ну, почему, почему, Дэвида отец берет с собой, а ты меня – нет? Дэвид – старше, а мать – непреклонна. В эту ночь ребенку надо спать. Спать крепким сном в доме благонадежных родственников и не мечтать о подвигах. Тем более – о глупых кровавых подвигах во имя Идеи. Детям нельзя на войну: взрослые играют, а дети – нет. - Ты подрастешь, Рей, - мама садится рядом с ним и успокаивающе ерошит непослушные светлые волосёнки. – Ты подрастешь, и я всегда буду брать тебя с собой. - Всегда-всегда? – недоверчиво переспрашивает он. - Всегда-всегда. Ты мне будешь помогать. Это будут сложные и трудные задания, но ты справишься, я уверена… Взрослые так легко дают обещания детям. Просто – они ведь не собираются их исполнять. Они ведь даже не думают, что дети это запомнят. * * Проклятые ботинки с магнитами на подошвах стучат слишком гулко. Когда так бежишь по этим чертовым навесным переходам, с трудом различаешь, как далеко ты оторвался от погони, а это очень важно, ведь ты должен знать: плутать тебе или бежать кратчайшим путем и как можно быстрее. Но снять их – верный путь поскользнуться, свалиться и остаться калекой. Калекам за решеткой – особенно тяжко. Рей бежит, перепрыгивая преграды, как будто идет на рекорд, и даже жаль, что это не стадион и в конце пути не зазвучат фанфары, возвещая о будущей медали. На бегу он смакует эту удивительно смешную мысль и тихо смеется. Дыхание почти не сбивается – молодой организм способен перенести такую нагрузку. Скоро финиш. На финише почти наверняка его уже ждут барраярские ищейки. Рей вспоминает план окружающих зданий. И там кажется есть удобная ветка канализации, пока они сообразят, что «чистоплюй»-комаррец спрыгнул в люк и ушел, пройдет время и, очень может быть, он действительно уйдет. «Пусть мне повезет. Боже, пусть мне повезет, как везло до этого». Ему везет: за очередным витком «беговой дорожки» его ждет аэрокар с распахнутой дверью, и знакомый голос отрывисто командует: - Садись. Он улыбается и впрыгивает внутрь. Кар срывается с места. - Хороший взрыв, - довольно говорит он товарищу. – Кислорода почти не потратили. Надо будет заказать у Киры еще парочку таких «подарков». Ушли. * Он хорошо помнит этих людей. Да, оккупанты, да, почти наверняка – хладнокровные мерзавцы и сволочи, но он боится смерти и терпеть не может ее дурно пахнущий оскал. А тут – пришлось… Если бы Нита не упала тогда, подвернув ногу, может быть, все обошлось бы без этого. Но Нита упала, и хотя все инстинкты орали о том, что ее надо бросать и сматываться поскорее, следом за остальными, что она отобьется сама – она знает, что делать; он развернулся и побежал ее вытаскивать. А потом были крики. Был панический страх двух загнанных в капкан зверенышей, и кто из них первым тогда придумал бросить в коридорную шахту гранату? Разве сейчас разберешься… Но решение идти добивать преследователей было его. Неизвестно запомнил ли кто-то из них лица террористов или фоторобот составили по мутным данным уцелевших камер… все дело в том, что он не справился. Убивать не глядя – легче. Бросил или закрепил, нажал на дистанционку и – фьюить! – отлетели души. Тогда было все совсем не так… Из них выжило-то в итоге только двое. Может быть даже, милосерднее было бы их добить, медики долго не могли подобраться из-за груды покореженного металла. Но он не смог. Зажал нос, зажмурил глаза и скрутился комком у ближайшей стены. А потом, с трудом сдерживая рвоту, пополз обратно, к плачущей от страха Ните. Никогда себе этого не простит. * Группа студентов прогуливается по парку. Кто-то катится на роликах, кто-то вышагивает, сохраняя немного напыщенный вид. Говорит один, экспрессивно жестикулируя и время от времени прокручиваясь вокруг своей оси: все ли слышат и слушают? И не прислушиваются ли лишние уши? - … Они не отдадут Комарру просто так. А военной силой мы ничего не сможем сделать. У нас и раньше-то ее не было, а теперь попытка создать даже плевенькое спортивное общество пресекается в зародыше. Что из этого следует? Что надо действовать постепенно, последовательно – выжимая из них свободу по пунктам. А через некоторое время, мне кажется, даже некоторые барраярцы нам будут помогать. А совсем некоторые – даже сознательно. Потому что вся их общественная система покрыта пылью и паутиной. И проржавела насквозь. Рассыплется в труху, если знать, куда бить... Рей говорит, и его слушают. Кто-то кивает согласно, а у кого-то глаза загораются жаждой действий. Это означает, что скоро он будет говорить с ними о куда более практических вещах. Учить закладывать взрывчатку, например. * - Ты заниматься вообще думаешь? – Дэвид грохнул тяжелым томом об стол и Рей с трудом разлепил глаза. – Эй, ты, что, спишь? - Вопрос риторический? – надо же, у него еще осталась капелька иронии? Ну, разве что только для Дэви. - Что… опять? – в голосе друга прозвучала целая гамма чувств: от скрытого восхищения до негодования. – Черт, у тебя защита скоро, а ты… в «войнушки» играешься. Рей усмехается. Он устал, он сегодня опять полночи провел, расписывая и рассылая задания на ночь следующую. Стройная система, все связи только у него в голове, потому что аллергия на пентотал – это так удачно… Он качает головой: - Я буду заниматься, Дэв, прости. Я только немного… туго соображаю сегодня. Дэвид садится рядом. Он очень давно знает этого упрямого мальчишку и все его ласковые манипуляции окружающими. Он даже знает, что откроет порт-ноут и напишет ему этот чертов раздел, раз уж у Рея так катастрофически не хватает времени на диплом. Он только не знает, почему он никак не может сказать… - Рей, ну зачем тебе это? Тебя же убьют. Ты сам знаешь, они ищут и давно… Это все равно бесполезно, все ваши действия – сущее ребячество… - Знаю. Не нуди, будь добр, а? Они возвращаются к теме диплома, и Рей говорит, а Дэвид слушает, комментирует, поправляет. Земля, Древний Мир, первые две мировые войны – почти ничего не известно, но весьма приятно «ковырять». Главное – безвредно. - Дэви, - внезапно говорит Рей, и его глаза горят странным, словно слегка отстраненным от реальности, светом. – Можно я тебе оставлю пару файлов со стихами? Будет так жаль, если меня возьмут и сотрут их к чертовой бабушке. Только ты же понимаешь, это опасно… ты вовсе не обязан… - Оставляй, - шепчет Дэвид. – Оставляй, я передам дальше. Волосы Рея пахнут гарью. А у разбитых губ – слегка солоноватый вкус. Но можно не думать об этом. Просто слушать его голос. Просто смотреть в глаза. Просто касаться упругой кожи. Просто знать, что завтра он уйдет и, может, не вернется. Запоминай, как он выглядит. Вслушивайся в его голос. Бери, пока он еще рядом. Глупое завтра отнимет его у тебя. * * На допросе Рей Сальвадо смеялся. Безудержным, сумасшедшим смехом. Что поделать – индивидуальная реакция организма на суперпентотал. Даже в чувство толком не привести. Рей отлично знал об этой индивидуальной реакции. В первый раз он попал на допрос в барраярскую службу безопасности, когда ему было десять лет. Аккурат на следующий день после смерти матери. И даже, когда действие препарата закончилось, у него еще осталось немного насмешек для них. - … и организаторы теракта в Астене? - Ага. Красиво горело, правда? Удар. - Еще раз. Кто? - У Вас плохо со слухом? Удар. Из рассеченной кастетом щеки по капле утекает кровь. Успокаивающий голос второго: - Ну, раз так надо – возьмите. И передайте им, чтоб не примазывались к чужим дьявольским замыслам, а то повадились тоже… На пятый (а может, и на шестой) день допросов случилось нечто из ряда вон выходящее: солдаты приволокли его не в допросную, а в чей-то светлый кабинет. Усадили в полумягкое кресло. - Могли бы и наручники снять, - просипел Рей и прикрыл глаза. Сквозь жалюзи пробивались солнечные лучи, и ему хотелось спать. Впрочем, ему хотелось спать теперь постоянно. Сквозь этот призрачный сон он слышал, как офицер СБ докладывает хозяину кабинета и его высокопоставленному гостю, что им удалось выяснить. - И сколько наших ребят на счету этой группы? - Сорок два человека. - Немного, - гость (а он был именно гостем в этом кабинете, хотя, конечно же, не таким, как Рей) сделал выразительную паузу. Его голос отчего-то казался знакомым. – Но достаточно для смертного приговора. Рей, не просыпаясь, пожал плечами. Неужели они думают, что он не знает об этом? - Не могу понять. Двадцать лет. Молодость и жажда действий. Блестящие перспективы в университете. При этом – весьма неплохо организованная сеть поставок оружия и деятельности диверсионных групп. Вы – очень странный революционер, господин Сальвадо. - А я – не революционер, - выспаться ему все же не дадут, а жаль. Тем более, что он узнал эти спокойные и властные интонации в голосе. Этот человек частенько говорил с экранов визоров. «Надо же! Никогда бы не подумал, что буду от него так близко». - Мы никогда не собирались устраивать новую революцию. Это было бы глупо и безрезультатно, - Рей закашлялся. – Опять. - Месть? – предположил регент императора. - Это было бы еще глупее. Если бы мы так мстили, Комарра пострадала бы более Барраяра. - Дискредитация власти на местах? – в игру включается хозяин кабинета. Его спокойный голос звучит на порядок тише голоса гостя, и Рею приходится немного напрячь остатки сознания, чтобы понять вопрос. - Почти попали. Нам было важно, чтоб вы поняли, что не сможете удержать Комарру, как бы вам не хотелось этого. Мы хотели, чтоб вы вернули ее нам. Он открывает глаза и смотрит на обоих своих собеседников. Младший офицер СБ, который делал доклад, куда-то делся. «Наверное, стоит за спиной. Контролирует, чтоб я из последних сил не бросился на таких важных шишек». Ему бы сейчас рассмеяться, но – сколько можно? – горло уже устало от смеха. - Промышленный саботаж, диверсии, распространение листовок, организация полулегальных митингов – все это ради того, чтобы… - Вы можете торговать нашими товарами. Вы можете сколько угодно бережно охранять ворота П-В-перехода. Но вы никогда не сможете ассимилировать Комарру. Пока не отдадите ее нам. Автономия была бы прекрасным выходом, господин Форкосиган. Мы бы сторговались на этом. Регент взглянул на парня с некоторым удивлением, то ли от того, что Рей его узнал, то ли от того, что назвал его «господином». Последнее, впрочем, объяснить просто – его с детства учили быть вежливым. Даже с врагами. - Вы думаете, что мы все же ассимилируем Комарру? – да, действительно странно слышать такие вещи от комаррского террориста. - Нет, - Рей смог улыбнуться, наконец. – Это Комарра ассимилирует вас. Но чтоб это случилось, вы должны отдать ее под наше управление. Хотя бы частичное. Он помолчал. Допрашивающие (нет, он никак не мог поверить в то, что это беседа, а не допрос, просто более мягкий, чем обычно) молчали следом. Они ожидали другого ответа? Впрочем, у Рея тоже есть один вопрос. - Знаете, - говорит он почти в беспамятстве, - мне всегда хотелось узнать… я изучал этот вопрос, спрашивал… у кого мог… сравнивал с Вашими дальнейшими поступками…. но почему Вы отдали тот идиотский приказ, а? Они же все равно сдались. Эйрел Форкосиган прекрасно понимает, о чем спрашивает его мальчишка с усталыми глазами. - Этот приказ отдавал не я, - говорит он и говорит правду. – Наш политофицер имел полномочия… - А… ясно, - кивает мальчишка, не дослушав. – Тогда все становится на свои места. Я так и примерно и думал. В него разряжают обойму не на рассвете, а в два часа пополудни. Впрочем, смерть он воспринимает, как великолепную возможность выспаться. Наконец-то. * * - … Несомненно, это было ошибкой по незнанию. Администратор Форталек никогда не читал произведений де Сент-Экзюпери – они популярны на Комаре, но практически не известны барраярцам. Поэтому, утверждая проект, он не понял, что вместо ребенка - героя книги - основой для памятника послужил образ двадцатилетнего Рея Сальвадо. Сын видного общественного деятеля, поэт и не менее политически активный деятель, чем отец, - личность, известная практически каждому комаррцу. Сборник его стихов переиздается уже не первый год, а в несколько «усеченном» виде был издан даже на Барраяре. Его жизнь превратилась в красивую, хотя и неоднозначную легенду. Таким образом, снос памятника спустя семь лет после установки, равно как и арест скульптора, станет чрезвычайно нелогичным и опасным с политической точки зрения поступком. Памятник Маленькому Принцу – это уже почти как Часовня Убиенных. Свидетельство права комаррцев на память. Дув заканчивает отчет и замолкает. Император Грегор в задумчивости качает головой. На столе перед ним стоит макет памятника. Скульптор постарался - лицо государственного преступника сияет открытой и немного мечтательной улыбкой, а резная роза у его ног накрыта точной копией Солстайнского купола. - Но он все же был террористом. - Но помнят его как поэта. И чтят за то же. - Понимаю, - император молчит несколько мгновений, размышляя над услышанным. А затем поднимает голову и мягко улыбается: - При всем моем уважении к Вам, сир, - Дув совершенно серьезен и только в глазах поблескивает какой-то странный огонек, – сборник, лежащий в архиве Службы, не самого хорошего издания. Я бы Вам порекомендовал взять тот, который принадлежит миледи императрице.
Рейтинг: PG-13 за жестокость
читать дальше***
Здравствуй, мамочка! Боже, как долго
Я не шел к тебе
И не ступал на порог твой,
Не касался губами подола
И не спал на коленях…
Прости.
Хэй, сестренка! Знаешь, ну что же я раньше
Крепче не обнимал тебя,
Не заплетал твои пряди,
Не собирал твоих таен
И забывал улыбаться…
Прости.
Вечер, милая. Просто давай помолчим вдвоем.
О том, о чем ты не поверишь мне,
О том, что мною не сказано,
И вряд ли уже расскажется
Даже в нелепой песне…
Люблю.
Стрелять в тех, кто еще дышит, надо уметь. А на истфаке такому не учат – увы!
Пусть им солнце сияет победно,
Пусть их руки в твоей крови,
Нас хранит рукотворное небо
И совсем немного мечты.
И совсем без прав на ошибки
Мы уходим сгорать в огне.
Подари мне, леди, улыбку,
Я не знаю, вернусь ли к тебе.
Этот мир, как всегда, безумен,
Зачитал приговор для нас:
Оборви на гитаре струны –
Спрячь в чехол от неё дарт-ган.
Наши песни все о свободе,
Только петь нам их вслух нельзя.
Помолчи со мной, леди, немного,
Раз запретны твои слова.
Мы – не рыцари, право слово,
Впрочем, им наша честь не нужна.
Не дадут нам достойного боя,
Расстреляют в тиши утра.
Мы не спросим тебя о победе,
За которую нам умирать.
Поливай цветы, моя леди,
Кто-то ж должен их поливать?
- Погодите, сержант, не надо так…. Послушай, твои «товарищи» уже все сказали, нам необходимо только подтверждение…
Я верю, что душа моя – крылата.
Однажды я умру – она взлетит,
Обнимет звезды и вернется в миг
Домой. К единственной моей. К Комарре.
- Знаете, что, коммодор… принесите-ка мне сборник его стихов. Я хочу составить мнение сам. Только желательно – полный.