статья Буджолд из нового сборника

[jetta-e]

Собрать воедино: жизнь, Форкосиганы и все-все-все. (Putting It Together: Life, the Vorkosiverse, and Everything)
Лоис Макмастер Буджолд
статья из сборника "The Vorkosigan's Companion"
взято с www.webscription.net/chapters/1416556036/141655..., перевод мой

Фэны прозвали мой НФ-мир "Vorkosiverse", по его самому памятному и центральному (хотя далеко не единственному) персонажу и его семье. НФ и фэнтези - единственные известные мне жанры, в которых сериалы формируются по общему для книг месту действия (и вся литература мэйнстрима, если поглядеть на нее под определенным углом, становится таким образом одним огромнейшим сериалом по реальному миру).

Мой сериал - семейная сага, потому что он растет вокруг одной семьи, на которой отражаются все потрясения этого мира.

дальше много

Эта история началась в "Осколках чести" (которые я сама называла "готическим любовным романом в НФ оболочке"). Там Корделия Нейсмит, ученый-исследователь с продвинутой планеты Колония Бета, впервые встретила Эйрела Форкосигана, солдата с израненного войной Барраяра. Барраяр, много лет назад основанная человечеством колония, был отрезан от остального мира из-за астрономической катастрофы, деградировал культурно и технологически во время так называемого "Периода Изоляции" и был открыт заново лишь во времена эйреловского отца. С тех самых пор Барраяр старался нагнать в своем развитии остальное человечество, но его усилиям препятствовали и внешнее вторжение, и внутренние гражданские войны. Вот каким образом я получила свои "мечи-и-звездолеты" и дала им историческое и экономическое обоснование.

Это был мой ранний роман, когда я только училась основам писательства, и в нем я использовала картинки и представления, уже выстроенные у меня в уме. Например, один из таких кусочков стал планетой, впоследствии названной Зергияр: для нее я срисовала ландшафт и экологию с виденного мною в реальной жизни, еще во времена колледжа, во время обучающего биологического тура по Южной Африке. Я так и не стала биологом, но приятно думать, что этот опыт не пропал. Одно из достоинств писательского труда – то, что он востребует и заставляет тебя заново переживать твой прошлый опыт, не исключая и ошибок.

Однако на тот момент мне было тридцать с небольшим, у меня было на руках двое маленьких детей, так что ошибки были недопустимы. С огромной помощью друзей, в числе которых и редактор этого самого сборника, я приобрела поучительный опыт написания своей первой книги. В те времена компьютерных текстовых редакторов еще не было, и сперва в моем распоряжении были ручка и бумага, а потом - пишущая машинка и копирка. В процессе написания роман многократно менялся, это затронуло даже его название - рабочим названием было "Отражения", и но его, как и саму идею, я использовала много позже.

Майлз Форкосиган вырос из мира и ситуации, созданной в "Осколках". Он произошел, как и все мы, от собственных родителей. У меня есть афоризм, который описывает мой механизм создания сюжетов: "Что самое худшее я могу сделать этим людям?". (Правда, мне тут заметили, что по правде мне следует добавить к этой фразе "... но чтобы они выжили и вынесли из этого урок"). Майлз всплыл у меня перед глазами уже тогда, когда я писала "Осколки чести". Его родители, Эйрел с Корделией, живут в милитаристской, патриархальной культуре, поощряющей физическое совершенство и по историческим причинам испытывающей страх перед мутациями. Наследник-инвалид стал для них вызовом всей жизни, испытанием, достойным отдельной истории.

У Майлза много корней в реальности: исторические модели – Томас Лоуренс и молодой Уинстон Черчилль, физический образец - фармаколог-инвалид в больнице, где я работала, ну а своим "синдромом сына великого человека" в его худшем проявлении он обязан моим отношениям с отцом. Но в своей первой книге, "Ученике воина", он быстро зажил собственной жизнью: его харизма и напор, его победы и ошибки - а и тех, и других у него предостаточно - целиком его собственные.

Изначальная идея "Ученика воина" концентрировалась вокруг почти отцовско-сыновних отношений Майлза с его телохранителем, сержантом Ботари; смерть Ботари была первой сценой, которую я себе вообразила, а остальная книга должна была привести события к этой точке и объяснить ее убедительно для меня самой. Остальные персонажи и события появились по ходу, постепенно перетянули историю на себя и оккупировали книгу, что, правда, послужило исключительно к ее улучшению.

Разумеется, я слышала о синдроме хрупких костей до того, как приписала его Майлзу. Однако тут я осмотрительно приписала ему другую этиологию, в данном случае - пренатальное воздействие выдуманного мною ядовитого газа солтоксина, что позволило мне привязать заболевание к требованиям моего сюжета. У Майлза кости обладают подозрительной склонностью ломаться, едва мне это понадобится. Это скорее психологический, чем медицинский реализм.

Важно, что если ты инвалид - это постоянно с тобой, и каждый чертов день ты вынужден иметь дело со своим несовершенством. Всегда. Поэтому физическая ущербность, неправильность Майлза непременно отражается во всем, что с ним происходит. Впрочем, этот принцип относится не нему одному. В моих книгах есть и Таура, генетически спроектированный суперсолдат-чудовище, и Элли Куинн с восстановленным пластической операцией лицом, и гермафродит Бел Торн, и Марк - клон Майлза, и этот список можно продолжать. По возможности сюжеты, связанные с этими людьми, отражают приключения Майлза, хотя, например, квадди появились в самостоятельной истории. Так что тема ограниченных возможностей и необходимости быть «не таким, как все» постоянно присутствует в моих книгах, прямо или косвенно.

Я иногда спрашиваю себя, нет ли в этой теме чего-то очень личного для меня? Метафорически. Я выросла в семье со знаменитым отцом, сильными старшими братьями и дедом, овдовевшим в 1916 году и с тех пор так и не женившимся; сестер у меня не было, а всем попыткам мамы вырастить из меня феминистку я сопротивлялась лет с двух. У меня не было хорошо знакомых дальних родственников, от которых я могла бы почерпнуть другой пример женского поведения, и культура 50х-60х мне в этом не слишком помогала. На языке феминисток Майлз-инвалид "запрограммирован на женскую модель": он мельче окружающих, не может победить их в физическом соревновании, у него "неправильной" формы тело - и множество медицинских проблем - и он вынужден одерживать верх надо всеми этими ублюдками с помощью одного только ума, хитрости и обаяния. "Неправильность" как понятие глубоко заложена в женщинах нашего общества: я помню, как в молодости одна моя знакомая просто не могла выйти на улицу без макияжа. "Я должна подправить свое лицо!" говорила она. Как это печально и болезненно. А ведь, вне зависимости от пола, ущербность есть в каждом из нас, не физическая, так эмоциональная. Как судить другого человека за слабость, если никогда не знаешь, что за бремя он хранит в душе? Это едва ли не самый общий призыв к моему читателю.

Для меня было необычайно важно узнать от своих читателей-инвалидов (хотя это справедливо не только для них), что мои сочинения дают им силу. Поступки Майлза дают им тот эмоциональный стимул, в котором они нуждаются, как я писала выше, ежедневно. Я думала об этом как о варианте эффекта "Дамбо и волшебного перышка". Но тут я вспоминаю, что выдуманный мир Майлза подстраивается под него, в отличие от реального мира и реальных людей, и при мысли о том, что кто-то возьмет жизнь Майлза за образец, у меня по спине бегут холодные мурашки. И все же это работает. Майлз преуспел как ролевая модель.

Я уже заметила по ходу, что понятие "отставания и ущербности" определяется большинством. То, что я не могу замахать руками, как крыльями, и полететь, не считается в Миннесоте ущербностью, потому что этого никто здесь не может. В другом же мире, где эволюция пошла по пути крылатых, как это бывает в фантастике, эта неспособность наложила бы ограничения на мою социальную дееспособность.

Разумеется, поскольку Майлз живет в будущем, то и тогдашние медицинские технологии будут, наверное, совершеннее и лучше наших нынешних. В общем, я рассматриваю технологию как акселератор для людей с ограниченными возможностями. Я все больше убеждаюсь, что именно технологическая культура - корень к женскому освобождению. Хотя техника совершенна только в фантастике: в настоящей жизни с ней вечно проблемы – и побочные эффекты, и то, что она никогда сначала не работает правильно, да еще проблемы совместимости кого хочешь выведут из себя, а когда решаются одни, создаются другие. И все же я обожаю технику. И медицинскую, и не только.

Поэтому прежде, чем появиться в семнадцать лет на страницах книги, Майлз прошел через долгую хирургическую коррекцию. У меня как-то случилась любопытная беседа с одной из фэнов, на тему сравнения противопоставления детских лет Майлза и его клон-брата Марка. В частности, с Марком, в отличие от брата, плохо обращались и мучили (это длинная история, растянувшаяся на два романа). "А что насчет медицинских процедур у Майлза?" - спросила сообразительная читательница. – «Ой», - только и ответила я. Я не думала о лечении именно в таком ключе, но она права. В "Ученике воина" есть момент, когда Майлз вспоминает, что лишь отец умел добиться от него согласия, когда на это не был способен никто другой. "Ты не должен тревожить своих вассалов неумением держать себя в руках, лорд Майлз", это отец говорит впавшему в истерику ребенку. Эйрел – определенно политик до мозга костей.

За следующие десять лет своей жизни и несколько книг Майлзу последовательно делают одну за другой корректирующие операции. К двадцати восьми годам почти все его родные кости заменены на синтетику. Он по-прежнему мелкий, но его уже нельзя назвать ограниченно дееспособным. Зато у него возникают новые сложности.

Комплекс неполноценности и запущенный случай Синдрома Сына Великого Человека порождают у Майлза огромную энергию, одновременно придающую ему такую привлекательность и ввергающую его во множество неприятностей, особенно когда он сперва действует, а затем оглядывается. (А его комплекс неполноценности сочетается еще и с манией величия. Я хочу сказать, такой умный паренек не может не осознавать своей гениальности). Как автор, я считаю эту энергию необычайно ценным качеством характера, позволяющим мне закручивать сюжет, но как человек... Я уверена, что люди, населяющие книгу бок о бок с Майлзом (скажем, его кузен Айвен) порой находят его просто несносным. У Майлза есть опасная привычка превращать людей вокруг себя в собственные придатки: черта, которой наиболее впечатляюще сопротивляется его клон-брат Марк. Это основная причина, по которой упертые феминистки, называющие Майлза "запрограммированным по-женски", обрывают свой анализ на полуслове и смущенно запинаются: «Да, но...»

Я не писала книги про Майлза Форкосигана в строгом хронологическом порядке. Первыми двумя моими романами были "Осколки чести" и "Ученик воина". Несмотря на это, прямой сиквел к "Осколкам" - это "Барраяр", написанный шестью годами спустя (это буквально две половины одной книги), а правильный сиквел к "Ученику" - это "Игры форов", тоже написанные через несколько лет.

Серия естественным образом росла, пока я двигалась от книги к книге; и ни я, ни мои читатели - ни Майлз - не знали, что я напишу следующим. Все как и в настоящей жизни. Признаюсь, к тому моменту, как я закончила "Ученик воина", мысль о структуре романов Форрестера про Хорнблауэра уже посетила мой мозг. В своем цикле о британском капитане времен наполеоновских войн Форрестер начинает с середины жизни и карьеры своего героя, а потом прыгает по временной линии вперед и назад, как от него требует вдохновение. Каждая книга является отдельным, законченным, независимым романом, однако когда вы берете их все вместе, они образуют нечто большее, чем сумму слагаемых, законченную биографию героя - истории внутри одной мега-истории. Эта структура дает большую свободу творчеству, одна книга следует за другой. К тому же я поняла, что таким образом каждая книга ссылается на другие, в некотором образе комментируя их, создавая эдакое литературное гиперпространство - дополнительный бонус преданным поклонникам цикла.

Однако по своему опыту я поняла, что приквелы страдают от некоторых ограничений. Финал такой истории должен ничего не нарушить и не противоречить событиям, происходящим позже. Персонаж не может вырасти сильнее, чем писатель уже показал его в более ранних книгах. И нужны объяснения, почему события промежуточной книги не стали ключевыми, почему эпизод, достаточно важный, чтобы посвятить ему целый роман, главный герой даже не вспоминает потом. Это непросто. Так что впоследствии по массе причин я стала приверженцем хронологического порядка.

Мой совет начинающим читателям Саги таков: начинайте, откуда хотите, и продолжайте, пока вам интересно. Этот совет неплох и для жизни в целом, если так подумать.

Следующий мой роман был не про Майлза, разве что очень косвенно. Это был "Этан с Афона", история акушера с планеты, на которой нет женщин. Очаровательный парень. Таким образом началась история, которая может случиться только в фантастике...

У "Этана с Афона" было два основных источника: тезис, что человечество должно изобрести внематочное вынашивание, и мой собственный отклик на старую фантастику 50-60х. На этих книгах я выросла, по ним впервые познакомилась с этим жанром, а там проблема полов в будущем была достаточно распространенной темой. Конкретно я говорю о "Планете амазонок", которую сейчас, полвека спустя, воспринимаю, как тогдашнее отражение мыслей о крепнущем движении в защиту прав женщин. "Этан" был моим вкладом спор фантастов о гендерных ролях. Вселенная будущего, в которой происходит действие всех мох книг, не однородна, и в ней я могла играться с разными вариантами культур. А отнесенность действия в будущее позволяла абстрагироваться от нынешнего положения дел и его злободневности. Это - стандартный фокус НФ.

Когда я начинала писать "Этана", я еще не продала ни одного романа, хотя две завершенные рукописи уже отправились в тур по нью-йоркским издательствам. Однако к тому моменту я успела продать в журнал свой первый рассказ, и, воодушевленная этим, взялась за новый роман. Я искала, что бы помогло бы мне опубликоваться, и один из данных мне советов звучал как: "Попробуй написать что-нибудь недлинное. Издатели не так шарахаются от тонких рукописей, и, возможно, прочтут твою скорее!" Так что я решила строго контролировать длину своего романа. Я еще не была уверена на тот момент, смогу ли продать написанное мною как серию. Эта вселенная мне нравилась, я хотела ее развивать, но в то же время предпочла бы, чтобы новая вещь не зависела напрямую от двух предыдущих книг, однако там была бы связь, доступная пониманию редактора. В "Осколках" я уже затронула тему маточного репликатора. По здравому размышлению, он показался мне именно тем кусочком технологии, который способен изменить мир, и я захотела поиграть с некоторыми из таких изменений.

Внематочное искусственное вынашивание не было новой идеей для НФ. Олдос Хаксли использовал ее еще в начале тридцатых годов в "Дивном новом мире", однако для него эта тема была лишь частью метафорического исследования британского классового вопроса. Я же была продуктом другого места и эпохи, с совершенно другим взглядом на мир, и меня интересовали другие аспекты. Я была убеждена, что человечество, как я его себе представляю, всегда склонно применять одну новую технологию множеством разных способов и давать громадный разброс результатов.

Очевидным следствием из существования маточного репликатора была возможность существования общества, где женщины утратили свою историческую монополию на репродукцию. Исключительно мужские сообщества есть по всему миру и сейчас - армии, тюрьмы, монастыри - но все они вынуждены пополнять свое население за счет притока из того общества, в рамках которого они существуют. Технология такую зависимость может уничтожить. Я не стала рассматривать армию и тюрьму - сообщества извращенных или аномально склонных к насилию людей - и решила, что монастырь будет подходящей моделью мужского общества: благого и жизнеспособного на протяжении многих поколений.

Примерно тогда же - это была зима 84-85 года - на новогодней вечеринке, которую давала моя приятельница-медсестра, я обсудила эту новую для меня идею с двумя гостями. Один был неженатый хирург, явный мачо, другой - больничный администратор, отец двоих детей. Они заняли, то любопытно, противоположные позиции в споре, способна ли выжить мужская колония. Хирург отвергал саму эту идею, а отец семейства был довольно заинтригован и не столь категорично оценивал возможности своего пола. (Замечу, что хирург даже не понимал, что своими словами он принижает мужчин: бахвалясь тем, что мужчины не могут заниматься работой "для женской прислуги", он одновременно провозглашал себя и своих собратьев по полу венцом творения). Мне стало ясно, что, как бы то ни было, это весьма горячая тема, вызывающая интерес и интригующая самых разных людей.

Реакция моих читателей на "Этана" была очень даже положительной - иначе они бы не стали моими читателями, что и требовалось доказать. Да, этот роман не сделался моим бестселлером, и гомофобы то и дело отзываются о нем весьма негативно, не приемля саму идею. (Проглядев отзывы на Amazon.com, можно получить показательный срез прочитавшей эту книгу публики). Но в целом, если человек любой ориентации мыслит открыто и любит фантастику как таковую, у него с этой книгой проблем не возникает. А мои читатели-геи любят ее еще и за то, что врач-энтузиаст Этан - откровенно положительный персонаж, цельная личность, не обремененная грузом своей ориентации. (Напоминаю, книга вышла аж в 1986 году).

Роман "В свободном падении" был написан после телефонного разговора с Джимом Баеном. Первые твои три фантастических романа я писала наудачу, не имея на них ни контракта, ни даже контакта с издателем, что обычно для начинающих писателей. Но в один знаменательный день в октябре 1985 Джим позвонил мне, прочитав "Ученик воина", и в первом же разговоре предложил издать все три книги.

Я сначала думала взять в качестве героя для нового романа Арда Мейхью - второстепенный персонаж из "Ученика воина", скачкового пилота с устаревшими нейронными имплантатами, который ищет себе подходящий корабль. Я вообразила, что он найдет желаемое у обживающего астероидный пояс народа космических старьевщиков, потомков генетически измененных для обитания в невесомости людей. Джима образ Арда не особенно привлек, зато он оживился, когда я начала описывать ему моих прото-квадди, и заявил, что их история была бы гораздо интереснее и боле фантастична.

Основание для существования, точнее, для производства квадди исчезло, лишь когда был изобретен прикладной прибор для искусственной гравитации. Я изучила известные мне источники о поведении в невесомости, и мне показалось, что важнее всего будет убрать необходимость периодически возвращать этих людей в поле земного притяжения. А вторую пару рук вместо ног я придумала после беседы с доктором НАСА, который рассказал, что у астронавтов атрофируются мышцы ног, а руки, напротив, чрезмерно устают от постоянной необходимости удерживаться на месте - на Земле эту роль выполняют сила трения и гравитация. Постепенно продумывая историю двухсотлетних изменений квадди, я решила начать рассказ о них с самого начала, назначить основных действующих лиц и довести их поступки до логического финала.

Главного героя, от лица которого ведется рассказ, я решила сделать инженером-сварщиком: эта специальность была мне знакома, ее преподавал мой отец, а один из братьев получил степень по этой инженерной дисциплине. Это облегчало для меня технические изыскания: в тот момент у меня на руках были дети-дошкольники, и я не была уверена, что смогу выходить из дома надолго и уходить далеко. Это было весной 1986 года.

Я уже написала около пяти глав, когда в июле того же года мой отец умер в результате продолжительной сердечной болезни. По своевременному предложению тогдашнего старшего редактора "Баен Букс" Бетси Митчелл я взяла паузу - и за это время написала свою первую повесть. Впервые я тогда продала текст в издательство еще до того, как он был написан: пугающий шажок в мир большого писательства.

"Границы бесконечности" начинались с четырех страниц заметок, которые я некогда нацарапала для будущей истории Майлза. Меня давно интересовали истории побегов из концлагерей во время Второй Мировой, и этот интерес разделяла со мною моя давняя подруга и редактор этого сборника, Лилиан: еще в школе она давала мне посмотреть "Побег из Колдица" и другие фильмы про войну, не говоря уж про копию "Моста через реку Квай", которая так и осела у меня дома. Этой задумки не хватило бы на роман, но она превосходно подходила для меньшей формы. Я добавила к ней только продвинутую технологию - но не психологию - я содержания заключенных, и сюжет был готов. Повесть нашла свое место в коллекции в серии Free Lancers, вместе с повестями Орсона Скотта Карда и Дэвида Дрейка, что сослужило мне хорошую службу, завоевав популярность у их читателей.

Через несколько месяцев я смогла вернуться к работе над "В свободном падении" и, в приступе самонадеянности, подписать на нее контракт.

В технических изысканиях мне помогал брат, а потом - его друг, инженер Уолли Ворек, приславший мне интереснейший материал по ледовой отливке, реально применяемой на производстве. На этом ухищрении я и выстроила часть сюжета. (Знаете, писатели порой мошенничают. Вот так-то).

Мне также удалось пристроить этот роман в журнал «Аналог», где он и был опубликован в четырех выпусках подряд, с декабря 87го по февраль 88. У моих книг появились новые читатели, которым для знакомства с Буджолд не обязательно было снимать с полок книжных магазинов покетбук (вышедший в апреле 88го).Это был первый мой удачный контракт с «Аналогом» - любимым изданием моего отца четверть века назад и одним из первых фантастических журналов, которые я прочла в детстве. А поскольку "В свободном падении" отдавал дань старой фантастике, у меня было ощущение, словно круг замкнулся. Этот роман превосходно проиллюстрировал Vincent di Fate; я храню пять его рисунков – это был первый раз, когда я покупала арт. (Он любезно снизил его цену с оглядкой на мой бюджет).

Еще в "Ученике воина" Майлз был вынужден разделить себя на две личности: сдержанного лорда Форкосигана и деятельного адмирала Нейсмита. (Я оставила на усмотрение читателей аналогии с миссис Буджолд, домохозяйкой, и Лоис Макмастер Буджолд, успешной писательницей НФ). В "Братьях по оружию" стало ясно, что история Майлза будет продолжаться, и я поговорила с Джимом Баеном, чтобы пометить всю серию одинаковым значком - красной ленточкой на передней обложке. Он хотел на ней написать "Приключения Майлза Нейсмита", логично считая маленького адмирала наиболее харизматичной персоной из этих двоих. А я стояла за "Приключения Майлза Форкосигана" и написала повесть "Горы скорби", чтобы показать ему, почему. И об этом выборе я потом ни разу не пожалела.

Эта повесть дала мне возможность ввести элемент детектива в фантастический антураж. Майлз, новопроизведенный мичман, отправляется в глухую деревушку в своем Округе, чтобы расследовать убийство младенца-мутанта, и лицом к лицу сталкивается с наиболее неприглядными аспектами барраярской жизни, которых предпочел бы избежать. Эта книга предрекает, что ему рано или поздно потребуется собрать в единое целое себя самого, и через это - примирить барраярское прошлое и будущее.

Присущее Майлзу разделение на две субличности – жизненно необходимое в определенный момент для его роста и принципиальное для формирования приключенческого сюжета, - должно было обязательно завершиться, когда он повзрослеет. В «Братьях по оружию», которые могут показаться просто очередной серией его приключений, я сделала первый, не самый удачный, подход к этой теме. Майлз, застрявший на Земле, встречает своего клона, сделанного, чтобы подменить его в ходе политического заговора против его отца. Клон-брат Майлза, Марк, представляет собой еще одно "расщепленное отражение", в котором повторяются и темные, и светлые стороны его цельной личности. Он - традиционный для фильмов ужасов двойник, и именно эту традицию я хотела вывернуть наизнанку. Личность, как часто бывает в моих книгах, восторжествовала надо политикой, и Майлз подарил Марку свободу.

"Лабиринт" - последняя по времени написания повесть о Майлзе для сборника "Границы Бесконечности". Под обложкой сборника уже были собраны две мрачные истории, и я решила сделать из третьей нечто вроде комедии, для равновесия.

Эта повесть дала мне исследовать следствия из факта существования репликатора еще на одном обществе: это был Архипелаг Джексона. На этой планете вседозволенность капитализма доведена до крайности, и вместо закона, который правительство поддерживает пушками, правят люди, у которых достаточно денег, чтобы эти пушки нанять. Биотехнологии там развиваются в пределах "все, что только можно купить за деньги". Перемножаем спектр возможностей на случайность результатов и у автора приключенческой книги просто слюнки текут от такого богатства. А поскольку Майлз - повелитель хаоса, он и эта планета просто созданы друг для друга.

В любом обществе, неважно, каков уровень тамошней технологии, тест на звание человека всегда одинаков, и он не имеет отношения к генетике. Никто не отвечает за то, как он родился. Важно только одно: наши поступки после того, как мы прибыли в этот мир. И если понимать, что именно делает человека человеком, технология перестает быть пугалом.

Николь из "Лабиринта", хоть она и довольно эпизодический персонаж, заставила меня снова вспомнить о квадди и моем похороненном обещании довершить их историю и рассказать, чем завершился их исход. Но в тот момент мое внимание занимали другие сюжеты, и этот порыв пропал втуне.

«Игра форов». Обычно я не могу достоверно отследить, откуда приходят мои идеи, но этот случай был особым.

Начало "Метеорологу", который и стал первой частью "Игр форов", положило воспоминание о прочитанной книге. Т.Е.Лоуренс (более известный как Лоуренс Аравийский) после Первой мировой заработал то, что мы сейчас называем постравматическим стрессовым расстройством, и попытался переломить свою жизнь, завербовавшись рядовым в Британские ВВС под псевдонимом "механик Шоу". Позднее он выпустил книгу воспоминаний ("Штамповка") о том, как проходил подготовку для новобранцев, и там показан весь ужас армейской муштры для нервного и интеллигентного человека. Я читала «Штамповку» в начале семидесятых, с тем пор эта книга дремала в моем авторском банке данных.

Вторым источником стала история римских времен. Где-то возле Черного Моря, в Дакии, где зимы очень холодные, стоял римский легион. Его командир был наказан за то, что он разрешил своим воинам исповедовать христианство. Эта религия была запрещена, власти приказали, чтобы всякий, ранее принявший христианство, отрекся от своей веры публично. Сорок человек отказались. В качестве наказания их отправили нагими на лед замерзшего озера, пока они не передумают. Один из сорока сломался и решил вернуться. Остальные тридцать девять продолжали стоять на льду, и наблюдающий за казнью римский офицер был так впечатлен их стойкостью, что присоединился к ним, дабы восстановить круглое число. Они погибли вместе, и вошли в христианский мартиролог как "сорок мучеников Севастии".

Третья ассоциация была снова связана с моим отцом. В мои подростковые годы он подрабатывал в качестве телеведущего в программе прогноза погоды в Коламбусе, штат Огайо. И очень удачно. Его погодные прогнозы были точнее, чем у военных метеорологов с расположенной поблизости базы авиации стратегического назначения, так что через некоторое время уже они начали звонить ему спрашивать прогноз. Одна из вещей, доставшаяся мне от отца – изображение арктической метеостанции, которое много лет висело на стене его домашнего кабинета и которая у меня до сих пор. На этой стилизованной под акварель репродукции мужчина в парке выходит на улицу в метель и проверяет свои приборы.

И вот я однажды готовила обед и слушала музыку, это была запись ирландской певицы Энии, и на кассете была песня на латыни. Латынь я не знаю, и понятия не имею, о чем там говорилось на самом деле, но в ритмах было что-то одновременно армейское и церковное, и все завязалось в один узел. Тогда идея этой книги и всплыла у меня в сознании в первый раз. Я подумала: "Знаю! Я пошлю Майлза в качестве его первого назначения на жалкую полярную базу, там ему придется служить метеорологом, он впутается в неприятности и сыграет в сценарии ’cорока мучеников’ роль этого самого офицера". Это будет началом истории, в процессе которой он добьется перевода в СБ и в конце концов вернется к дендарийским наемникам.

В этом случае отдельно опубликованная повесть была по сути купюрой из целого романа (а не роман стал ее дальнейшим развитием и продолжением). Но остальная часть истории так сильно изменила и обстоятельства, и тон повествования, что я порой часто задумываюсь, а не стоило ли сделать из этого две разные книги. Увы, поздно.

В случае с "Барраяром", прямым сиквелом к "Осколкам чести", первая часть этой истории уже была написана ранее. Дописывая «Осколки», я просто отрезала последние шесть глав, поскольку тогда не знала, чем закончить этот сюжет, а точка окончания уже миновала. Мне пришлось вернуться выше по тексту и найти удачный момент для финала. Я спрятала этот кусок в свои закрома на целых семь лет. Так что около трети книги было готово, когда я вновь за нее взялась и двинулась дальше, исследуя ее темы и персонажей. Я думаю, отлежавшись, этот роман стал лучше, как и тот писательский опыт, что я набрала за это время. Ее сюжет был бы определенно другим, если бы я написала ее раньше, сразу, а не переключилась тогда на "Ученика воина".

«Барраяр» - это наглядная демонстрация того, что случается в жизни после свадьбы и традиционной присказки "жили они долго и счастливо". У людей наступает время долгой, кропотливой и ничем не выдающейся работы. А поскольку работа Эйрела до каждой своей мелочи связана с политикой, и стоит ему ошибиться – начнется гражданская война, то экшновый сюжет был очевиден. (К тому времени. Откладывая недописанное в сторону в 83м году, я этого еще не подозревала). «Барраяр» - один из первых примеров моих размышлений на тему столкновения личного с политическим, или биологического с социальным; вопрос, который до сих пор важен в моих книгах. Но все же ее истинным сюжетом было размножение, а обстоятельствами - всяческие бедствия, политические и не только, и технологические новшества. Здесь я сравнивала и противопоставляла друг другу несколько пар, различный сделанный ими выбор и возможности.

"Танец отражений" стал самой настоящей книгой Марка, где я наконец-то исполнила то, к чему лишь прикоснулась, вводя его в качестве персонажа в "Братья по оружию". Уже после выхода «Братьев по оружию» я поняла, что подставила себе подножку сама, не делая изложения событий от лица Марка. Здесь я в первую очередь сделала это. А чтобы дать Марку шанс вырасти на протяжении романа у нас на глазах, необходимо было жестоко придавить Майлза, что вышло здорово и весьма плодотворно. Марк наконец-то получил свою точку зрения, голос и сюжет, нужные ему, чтобы отделаться от вечной тени своего прародителя-брата.

Цетаганда была посвящена сюжету, который я уже долго вертела в голове так и эдак: "Майлз с Айвеном на государственных похоронах на Цетаганде", причем это была лишь завязка. Приступив, наконец, к этой книге, я поняла, что для этого сюжета требуются персонажи молодые и наивные, так что я включила машину времени и перенеслась назад, когда обоим было по 20 с небольшим. Получился приквел. Вообще эта история могла прийтись на любой другой отрезок их жизни, но тогда она была бы и рассказана несколько по-другому.

В "Цетаганде" я в очередной раз взялась за идею последствий репликаторной технологии в очередном социальном окружении. Цетагандийские ауты используют репликаторы и связанную с ними генную инженерию, чтобы конструировать общий геном своей собственной расы под строгим централизованным контролем. Воплощенный во множество лиц, этот геном начинает восприниматься уже как произведение искусства, кропотливо вылепленное его хранительницами - аутессами. Во что он в конце концов разовьется, самонадеянности предполагать недостает даже самим аут-леди – это одно из немногих проявлений их скромности.

Кроме того, "Цетаганда" позволила мне сделать нечто, очень нелегкое для автора сериала – уточнить предположения, сделанные в ранних книгах. Изначально я выводила цетагандийцев как Плохих Парней за сценой, наличие которых подстегивало бы приключенческий сюжет для моих героев. Но постепенно барраярцы сами стали Плохими Парнями, с некоторой точки зрения. Чем ближе я рассматривала этот мир, тем сложнее делалась картинка. Никто не бывает злодеем в собственных глазах. Когда я перенесла повествование на Цетаганду, ее обитатели тоже стали сложными и неоднозначными, и этот эффект меня весьма радует.

"Память" была практически прямым следствием "Танца отражений". Вряд ли человек может получить такой глубинный опыт, как смерть, и вернуться к жизни без каких-либо последствий и уроков. Хотя я слегка зацепила этот вопрос уже в конце «Танца», чтобы мой издатель потом не встревожился.

В "Танце отражений" Майлза убивают - и криозамораживают, чтобы потом оживить и подлатать. Но криооживление добавляет ему, плюс к хрупкости костей, еще одно хроническое заболевание - идеосинкратическую (читай, удобную для автора) форму эпилепсии. Награда за хорошо сделанную работу - новая работа. Понаблюдав, как Майлз преодолевает все свои физические недомогания, добиваясь предмета своей страсти - военной карьеры, в "Памяти" я поставила перед ним препятствие, которое непременно вышвырнет его из армии, которое у него в мозгах, следовательно, его невозможно обойти… - а потом села в удобное кресло наблюдать, что получится. Получилось то, что Майлз вырос, некими крайне интересными способами. Эпилепсия, разумеется, это метафора того, что происходит в жизни Майлза: его физическая ущербность с наступлением зрелости мутировала из внешней во внутреннюю, и это символично, и когда я как-нибудь пойму, что это означает, то непременно вам расскажу.

«Память» - книга о воссоединении. Над этой темой я думала – глобально, если не в деталях - еще с "Братьев по оружию"; по сути, ее корни лежат в седьмой главе "Ученика воина", где Майлз предпринял свою отчаянную попытку создать адмирала Нейсмита. Я знала, что Майлзу суждено в конце концов собраться в целостную личность, и не позже сорока лет. А вот как именно это случится, я не знала.

За несколько лет до того я уже набросала примерно семь глав книги, в которой Майлзу приходится иметь дело с поломкой иллиановского чипа. Поводом послужило общение с пожилой матерью моей золовки, страдавшей затяжным синдромом Альцгеймера. Бывая у них в гостях, я сидела с нею целый день, пока мой брат с женой уходили по делам. Я обнаружила, что с ней можно поддерживать до странности приемлемую беседу, если тебе не слишком важно, куда повергнет разговор. Она рассказывала интересные вещи, хоть и обрывочно, без какой-либо последовательности; их нужно было просто воспринимать по мере произнесения, а уже потом связывать друг с другом.

Для меня, человека, чья личность была сильнейшим образом связана с умственными достижениями, положение Труди-старшей было бесконечно жутким, а непрестанная, ежедневная, которую проявляла ее дочь - более героической, чем все, что когда-либо совершали мои придуманные персонажи. Тогда ко мне и пришла эта идея: технологическая метафора болезни Альцгеймера – сломавшийся чип Саймона Иллиана, и Майлз, который должен придти ему на помощь. Привлекательность положения писателя - во всемогуществе; как моя подруг Лиллиан однажды сказала: "Мы исцеляем мановением пера".

Я стояла перед выбором, с какой книги мне начать: про поломку чипа или про то. как Майлз вновь встречается с Марком. Патрисия Рид, не раз выслушивавшая мои речи относительно детерминизма приквелов и свободной воли в сквелах, уговорила меня сделать книгу про Марка первой, а не писать ее потом как приквел, как ни восхищает меня сюжет с чипом. И я крайне благодарна Пат за этот совет. Потому что книга, о которой мы говорим, изменила Майлза и его мир.

Мне, в отличие от самого Майлза, было очевидно, что его жизнь слишком давно держится на обмане, и в один прекрасный момент это обернется против него и ужалит. Майлз живет в своей юношеской мечте, которая некогда дала ему жизненную силу, но теперь становится все более бесплодной; пора ему вырасти, повзрослеть окончательно, зажить полноценной жизнью. Но он приложил огромное количество усилий к поддержанию персоны Нейсмита, и ясно как божий день, что добровольно он от нее не откажется, даже если вторая его половина будет в буквальном смысле умирать от застоя.

«Танец отражений» содержал в себе недостающие детали для сюжета и идеи Памяти, а именно - посткриогенную травму Майлза и его последующие судорожные расстройства. Наконец, оно достигло критической массы и бабахнуло.

В "Памяти" Иллиан расстается со своей военной карьерой - и это оттеняет такую же потерю Майлза и контрастирует с ней. (параллели, спирали, отражения - мой любимый литературный узор). Иллиан расстается с работой, которой отдал тридцать убийственных лет, которая поглотила всю его жизнь. Он морально устал и готов к переменам, однако цена, которую ему приходится заплатить за свою отставку, слишком высока.

Когда Иллиан оставляет пост шефа СБ, он как будто скидывает с плеч многотонную глыбу. Да, это шок. Он многое потерял: удаление чипа вернуло его к нормальному восприятию времени, зато сделало слишком рассеянным для военной службы вообще. Хотя это компенсируется неожиданными дарами. Чувства, которые из-за работы Иллиану столько лет приходилось подавлять, наконец-то получают шанс расцвести. И это заразительно: отношения, замороженные на много лет, оттаивают и меняются, когда меняется он сам.

В этой книге есть еще один аспект. Как замечает одна из персонажей, даже после того, как твоя жизнь перевернется вверх дном, все, что тебе остается - "... это твоя жизнь. Снова она, и ничего другого". Иллиан готов был закончить с прошлым и двинуться дальше. А Майлз одновременно готов и не готов: одна его часть стремится затащить другую на вершину, а та всю дорогу отбивается, брыкаясь и злясь. Видя, как адаптируется Иллиан, Майлз, с его маниакальной тягой к победам, получает ценнейший, хотя и безмолвный, урок от человека, всегда бывшим его самым почитаемым наставником. И поверьте, для него это очень полезно.

"Память" вышла за пару месяцев до того, как долгое умирание Труди-старшей подошло к концу. Я успела отправить им экземпляр с посвящением. Ее дочь ответила: "Я показала его маме... Вы сделали, что могли".

После "Памяти" мне сильно захотелось написать что-нибудь полегче. Вряд ли я смогла бы - вряд ли мне было бы под силу - выдать две тематически "емкие", эмоционально выматывающие книги подряд. Это все равно как две беременности без перерыва: слишком много минералов вымывается из твоих костей. Но «Комара» стояла на очереди первой, и ее нужно было закончить прежде всего остального.

"Комарра" - романтическая драма, тогда как "Гражданская кампания" - романтическая комедия. В конце концов, у Майлза было два рождения, и будет две смерти, так почему бы не посвятить ему два любовных романа? С точки зрения практической, мне нужно было разбить эту историю на две разные с точки зрения эмоций части и тем самым решить проблему интонации моего повествования. Те темы, которые я подняла в «Комарре», не прозвучали бы в комедии, где герой попадает в дурацкую ситуацию, - а ее мне тоже хотелось написать. Соединить две эти вещи в одной книге было бы прямым путем к шизофрении, даже для меня.

Итак, когда военные сюжеты я исключила, остался детектив, саспенс и любовный роман. Майлза отправляют на Комарру, ту самую планету, которую поколение назад завоевал его отец. Имея реноме ненавидимого оккупанта, он должен расследовать возможную диверсию на солнечном отражателе, предназначенном для терраформирования всей планеты. В этих обстоятельствах Майлз и встречает Катриону, свою собственную противоположность: ее жизнь так же полна ограничений, как его собственная - приключений. У каждого них из двоих, тем не менее, есть что предложить второму, на сей раз с учетом ограничений принятого в этой культуре гендерного расслоения. И не случайно местом действия выбрана холодная планета, которой требуется не одно десятилетие упорного труда, чтобы она начала плодоносить.

«Гражданская кампания». Барраярский "любовный роман времен Регентства" я мечтала написать с тех самых пор, как поняла, что мой Барраяр в точности соответствует этому времени. Я посвятила эту книгу четырем вдохновившим меня писательницам. "Джейн Эйр" Шарлотты Бронте я читала в детстве, к Джорджетте Хейер и Дороти Сэйерс приступила на третьем десятке, когда круг моего чтения расширился, а с Джейн Остин познакомилась совсем недавно. Хейер до сих пор остается моим любимым успокаивающим чтением, и в "Гражданской кампании" очень много от нее, хотя было время, когда я воротила нос от ее "классового" устройства мира. Книги Сэйерс, даже больше чем Форрестера и Конан Дойля, являются для меня образцом восхитительного развития характера, возможного только в долгом сериале.

Эта книга получилась многослойной, и к тому же позволила мне вскрывать привычные романтические метафоры ножом научной фантастики. Что произойдет в извечном танце мужчин, женщин и ДНК, когда новые технологии безвозвратно изменят все старые определения? Что случится со связанным традициями обществом, чьи принципы делегации власти и собственности гендерно разделены, когда на чашу весов лягут новые научные достижения? Какие весьма простые вещи символизируют масляные жуки? Что случится, если два разных жанра налить в одну емкость и хорошенько встряхнуть? Ромашковый чай и бластер: мне, пожалуйста, и то и другое.

Масляные жуки в "Гражданской кампании" тоже придуманы мною не на пустом месте.

Во-первых, я была фанатом биологии во время учебы в колледже, а мой факультетский куратор был токсикологом и специалистом по насекомым. В своей лаборатории он выводил тараканов и исследовал их сопротивляемость к ядам (Уж не знаю, почему, борцы за права животных его не доставали). Помнится, у него получилась разновидность, которая в ответ на высыпании морилки в их коробку поднималась на задние ноги, а четыре передние поджимала. Поведенческая адаптация. Я в те годы интересовалась насекомыми и сделала множество их снимков. Во-вторых, я в юности читала чудесные старые рассказы Роберта Шекли про пару неудачливых космонавтов и их злоключения при доставке груза. Третьим источником был фильм "Квартира Джо", а четвертым – мои впечатления от миннесотской государственной Ярмарки, где, среди прочего. было выставлено множество ульев и пасек. После ярмарки я набросала идею для короткого рассказа, где впервые обрели очертания деловые авантюры Марка в области биоинженерии в компании с доктором Боргосом и его йогуртовыми жуками. Мне вскоре стало ясно, что эта идея тоже не укладывается в маленький рассказ и что она слишком хороша для рассказа. Так родился проект форкосигановских масляных жуков.

Жуки приобрели большую популярность у моих читателей: их выпускают в виде кукол, про них есть как минимум два филка, и все сообщество живо обсуждают их будущее. (Кстати, фэны написали уже больше сотни песен по моим книгам. А ведь есть еще и лимерики...)

А жизнь продолжалась, и для меня, и для моих персонажей. Завязка книги, которая потом получила название "Дипломатический иммунитет", требовала Майлза в его новой роли барраярского Имперского Аудитора (своего рода высокопоставленный чиновник, который появляется там, где намечаются неприятности). Он оказывается вовлечен в улаживание недоразумения, случившегося с барраярским флотом на дальней космической станции. У меня была целая вселенная на выбор, где я могла бы разместить эту станцию, и мне пришло в голову, что вот он - мой долгожданный шанс посетить Пространство Квадди и показать, чем завершилась их история. Мне самой это было интересно. Неоконченное дело по-прежнему не давало покоя, хотя время для написания прямого сиквела к «В свободном падении» давно миновало.

В книге описана такая вещь, как балет квадди. Это - мой любимейший фрагмент. И я рада отметить, что по ней написали еще один отличный филк: это здорово, что глава, являющаяся по сути размышлением о природе искусства как выражения культурной общности, породила отзыв, сам по себе являющийся произведением искусства. В этом филке поется, что у самых чудесных на свете танцоров нет ног, но ни читателям, ни персонажам это уже не важно. И это еще одна похвала.

Не только квадди Николь, но и других персонажей этой книги и их завязки можно обнаружить в "Лабиринте". В большей степени, конечно, это история Бела Торна, Бетанского гермафродита, хотя кое-какие незавершенные дела Бела растут из последних глав "Танца отражений". Но все равно я испытываю известное удовлетворения, закругляя цикл и связывая самую первую по хронологии историю с последней написанной (хотя и не самой последней, надеюсь).

Я давно знала, что когда-нибудь захочу использовать возможности, предоставляемые ежегодными рейсами "детских кораблей": еще с тех пор, как вообще придумала эту идею в "Цетаганде". А еще я всегда хотела поиграть с новыми биоинженерными вариациями рода человеческого, поэтому в сюжет добавился Гуппи, несчастный экспериментальный образец людей-амфибий.

Так что "Дипломатический иммунитет" востребовал множество информации, бывшей у меня на руках или в голове, соединив ее с обычной для меня тематикой: «биология и генная инженерия», "инопланетяне в нашем мире - это люди", "ни один план не переживает столкновения с противником… или даже с другом, на худой конец»... и, среди всего прочего, «природа родительских чувств».

Меня часто спрашивают, куда я пойду в этой вселенной дальше. Не исписалась ли я про Майлза?

Что ж, одна из вещей, которые я люблю - это брать нестандартных героев, засовывать их в машинку для отжима белья и смотреть, что получится. Так что придумать для Майлза сюжет, который был бы для него настоящим вызовом в его нынешней ситуации - интересная задача.

Есть несколько способов, какими писатель может использовать персонажи, обладающие властью и силой. Протагонист может быть захвачен более сильным противником, но хотя в этом случае мы втягиваемся в гонку вооружений между героем и злодеем, и она в конце концов вырождается в сценарий "Супермен против Лекса Лютора". Более интересный вариант атаки - это найти у героя слабые места и сосредоточиться на них. Пусть он обрел новые силы, но у него (или у нее) по-прежнему есть старые слабости. Можно отделить могущественный персонаж от того, что дает ему силу, изолировать, поставить в невыигрышную позицию. Поскольку Майлзу светят галактические миссии, такой подход дает огромную свободу действий по отношению к нему.

Просто варианты должны быть более изощренными. Сюжеты с прямым "физическим" испытанием, пригодные для юных персонажей, для Майлза больше не подходят - хотя он всегда был склонен играть обманными бросками, а не прямой подачей. Мне нужно найти новый мир или другой уровень задачи. Например, никакое могущество не поможет персонажу в разрешении моральных проблем, поскольку власть - неподходящий для этого инструмент.

Структура П-В туннелей в моей вселенной дает преимущество защищающемуся перед агрессором. Такое мироустройство требует и поощряет межпланетное сотрудничество. Но оно также значит, что у любой планеты имеется ограниченное число ближайших соседей, с которыми она способна конфликтовать, а окружение Барраяра в настоящий момент довольно миролюбиво. Так что если я захочу замешать для Майлза неприятности покруче, я устрою их где-нибудь подальше от его родного мира.

Вселенная Форкосиганов содержит зерна истории будущего: и до времен Майлза, и после. Во что превратится этот мир спустя еще десять тысяч лет, когда видообразование человечества развернется во всей красе? Я предвижу что все "странные инопланетяне" будут нашими потомками.

Я уже думала написать историю из другой эры этого мира, но это - лишь идея, без персонажей, а именно персонажи – центр моего повествования. Вселенную Майлза в настоящее время тормозит сам Майлз. Он - осевой персонаж, он изменяет миры, и я не знаю, куда пойдет вселенная после него... если только не заглянуть так далеко, что уже не будет важно, жив Майлз или мертв. Весьма печальное замечание.

Меня чаще спрашивают о том, женится ли Айвен, чем об эволюции человеческого рода через десять тысяч лет (хотя, если подумать, эти вопросы глубоко связаны друг с другом). Мы много видим Айвена глазами Майлза, а Майлз, скажем так, слишком самоуверенный товарищ. Но за внешней ленью Айвена прячется... все равно ленивый тип. Когда повествование в "Гражданской кампании" наконец-то пошло от лица Айвена, кое-кто оказался разочарован, что Форпатрил не оказался чем-то большим, нежели казался. Эти люди представляли Айвена кем-то таинственным.

Но Айвен именно таков, каким мы его видим. Его можно поставить перед сложной задачей, и он достойно ответит на вызов. Но без подобного повода он будет себе лежать и не дергаться. Однако попасть в мою книгу и застрять там - такое способно разрушить жизнь любому персонажу. Когда я писала "Гражданскую кампанию" и наступало время для глав Айвена, у меня всегда было чувство, что он прячется от меня, словно от своей матушки, когда она хочет нагрузить его каким-нибудь неприятным поручением. Он жалобно скулил всякий раз, когда я вытаскивала его на сцену. Мне явно следует придумать для него нечто особенное. Ему это не понравится, но кто его спрашивает?

Отвечая на один из самых общих вопросов о корнях форкосигановской вселенной: родной мир Майлза, Барраяр, восходит к русской культуре, а их соперники-бетанцы - скорее американская Калифорния. Похоже на то, что мое окружение времен «холодной войны» вдохновило меня написать мир, населенный потомками русских - плюс к тому, должна признать, сработало влияние самого привлекательного героя из сериала "The Man from U.N.C.L.E.'s" по имени Илья Курякин. В 82м году , когда я только начинала писать, казалось, что «холодная война» продлится вечно. Но в какой-то момент наития - я знаю, предвидением это не было - я не стала делать моих будущих русских потомками и наследниками Советского Союза. Я напустила в этом вопросе туману, и теперь все могут думать, что я предвидела: в 89м СССР падет.

Форское общество не базируется на советском. Его структура времен Изоляции преобразовалась в разновидность неофеодализма, по тем же причинам - скудности контактов и средств связи - что и "настоящий" феодализм. Я вдохновлялась фрагментами и кусочками из Японии эпохи Мэйдзи, имперской России и Германии, но не только. И все исторические источники сложились у меня в голове в единую картинку того, как функционирует настоящее, пусть и придуманное, общество.

Я не знаю, названа ли планета Барраяр в честь правящей фамилии Форбарра либо наоборот. Я разрабатываю основу мира по мере того, как он мне требуется для текущего рассказа, и не фиксирую детали, пока они мне не нужны (в конце концов, они могут пригодиться для чего-то еще). Так что мы этого не выясним, пока я не напишу что-нибудь про период колонизации, а это вряд ли случится в обозримом будущем.

Общепринят ли английский язык в галактике или нет, зависит от конкретной планеты. В родных местах Майлза это именно так. Некий восходящий к английскому диалект является всеобщим, точно так же, как сейчас английский - международный язык в воздушных сообщениях, и по тем же практическим причинам (в первую очередь, безопасности ради, чтобы все были в состоянии общаться со всеми). Я не рассматривала возможные следствия из существования хороших автоматических синхронных переводчиков, которые, вероятно, изобретут к тому времени, разве что вскользь: в сцене ужина в "Братьях по оружию", где их привезли с опозданием.

Во Вселенной Форкосиганов есть обычный "цветовой" разброс человеческих рас, за пределами Барраяра и Колонии Бета. Однородность этих довольно ограниченных планетарных сообществ является просто следствием условий их колонизации. Обе они, хоть и в разном смысле, "потерянные колонии". Исходная группа колонистов более чем на 80% состояла из белых, и расовые фенотипы меньшинств, представленные среди основателей, со временем растворились. Однако смешанные гены присутствуют там до сих пор, поэтому большинство обитателей Барраяра темноволосы, кареглазы и имеют довольно смуглую кожу. "Раса" – сама по себе спорная концепция во вселенной, где каждый может по желанию изменить гены, передаваемые его потомству, или даже, хоть это и сложнее с точки зрения медицины, свои собственные. Даже "виды" человеческих существ и то имеют проницаемые границы.

Я старалась использовать как можно больше национальных имен, чтобы отразить особенности колонизации Барраяра. Французские, русские, греческие и британские фамилии появляются там во множестве, с нерегулярной добавкой имен неясного происхождения, в зависимости от того, кому посчастливилось попасть в число первых колонистов.

Меня периодически спрашивают, не была ли мать Майлза, Корделия, тайным агентом Колонии Бета. Полагаю, агентом бетанского правительства она точно не была, а вот "агентом влияния" бетанской культуры - да. Она чувствовала, что ее родной мир имеет множество преимуществ, которые Барраяр способен усвоить, как минимум - образ жизни в окружении современных технологий, включая и технику, и биологию. Так что она - агент перемен и проводник прогрессивного мышления. Однако уже этого вполне достаточно, чтобы изобрести великую теорию заговора, особенно среди тех барраярцев, кто сопротивляется подобным переменам.

Как Корделия, солдат врага, смогла не только долететь до Барраяра, но и преуспеть там? Сработало несколько факторов. Во-первых, она была нужна Эйрелу, а его право голоса в этой ситуации было решающим. Эйрелу надо было жениться и родить сына, так как Барраяр - одна из культур, где частью общественного долга аристократа является произвести на свет следующее поколение. Его отец Петер определенно хотел, чтобы его сын преуспел в этой задаче, а Петер был тоже не последним человеком. К тому же Корделия создала себе подходящую репутацию в качестве успешного вражеского солдата. Ее почитали, как некоторые американские фанаты военной истории превозносят генерала Роммеля ("Пустынный лис", прославившийся во Второй Мировой в Северной Африке), который, хоть и был врагом США, но был превосходен в том, что делал, и обладал некоторыми положительными личными качествами. Можно восхищаться благородным врагом, особенно если ты милитарист и привержен военным ценностям и добродетелям. И наконец, что особенно важно, император Эзар хотел, чтобы Эйрел женился и тем самым избавился бы от искушения захватить трон, взяв в жены Карин, вдовствующую принцессу. Корделия могла быть не самым первым выбором Эзара, но она оказалась нужной женщиной в нужном месте.

Что касается злодеев в этой вселенной - у меня есть несколько вполне реалистичных отрицательных персонажей и два-три экстраординарных, и, должна признать, самых гадких из них очень удобно всегда иметь под рукой. Хотя, глядя на законченных негодяев, скажем, в фильмах про Джеймса Бонда, я всегда спрашивала себя: имея столько средств и возможностей, как они демонстрируют по ходу фильма, почему бы им просто не вложить эти деньги в нерисковый фонд и не уйти на покой? Для удовлетворения любого разумного желания, какое может только прийти в голову, им явно нет необходимости быть злодеями. Мало кто из реальных людей выходи на улицу с возгласом: "Ну, сегодня я позлодействую!", не считая обиженных жизнью и неуравновешенных неудачников, которых уязвляет необходимость вечно быть на вторых ролях. Но тем не менее это нормальный образ действий законченных злодеев в приключенческих книгах, и уничтожая их, герой не страдает сомнениями и угрызениями совести. Раскатав таких плохих парней в лепешку, проблему решают просто и кардинально, посоле чего читатель может закрыть книгу, выключить свет и уснуть.

Но большинство людей в реальной жизни совершают нечто злое, попав в непонятную им или непредвиденную ситуацию. Бывает, человека втягивают в преступление просто потому, что он не умеет сказать "Нет" или цена этого "нет" слишком высока. Такого рода ситуации особенно двусмысленны и тяжелы. Есть сотни способов манипулировать другими людьми, толкая их на поступки, которые они никогда не намеревались свершить - дурные или добрые. Это происходит непрерывно: на войне, во время политических и экономических кризисов, даже в ходе семейного насилия. Армейская подготовка новобранцев - хороший пример, как и всякого рода пропаганда, и религиозный доктринизм, и прочая и прочая. Люди - весьма податливые существа. Эта реалистическая разновидность конечного зла порой выступает фоном, но редко выходит на первый план в моих ориентированных на действие историях, потому что эти ситуации куда сложнее довершить до справедливой развязки.

Самая последняя моя история про Майлза, после которой я взяла тайм-аут, а точнее - обратилась от фантастики к фэнтези, - это повесть "Подарки к Зимнепразднику", происходящая на фоне свадьбы Майлза с Катрионой. Я начала ее, уже закончив "Дипломатический иммунитет", тем самым нарушив собственное правило насчет приквелов, но там были тонкости. Как и повесть "Границы бесконечности", она развивает те идеи и образы, которые я обдумывала много ранее. но их не хватало на полноценный роман. И как с «Границами бесконечности», они обрели свое нужного размера вместилище, когда ко мне обратилась с просьбой о повести редактор сборника. На сей раз это была Кэтрин Азаро, и ей был нужен некий кроссовер из обычно несмешиваемых жанров - фантастики и любовного романа. Этот проект был привлекателен для меня во многих смыслах (снова я поднимала тему воссоединения, несмотря на преграды). Я смогла и показать судьбу сержанта Тауры, и раскрыть характер Роика, который весьма интриующе изменился в «Дипломатическом Иммунитете». Свадьба показалась мне если не финалом, то подобающим местом для паузы в серии, символичным как триумф юмора, семейных ценностей и личности. И универсальным.