"На крышах Форбарр-Султаны шафранный закат померк..."
Название: Дневник оккупанта
Автор: Luis Alvaro
Жанр: гет, военная драма
Бета: Меларис
читать дальшеЛеди Лорена терпеливо ждала, когда собеседник поймет, что пора замолчать. Гем-генерал, трагично выпятив подбородок, продолжал речь о достоинствах и героизме полковника Тайера Ни Тэссина, его уникальных боевых навыках, тонком психологическом чутье, харизматичном лидерстве, редком трудолюбии и остром уме. Также досталось чувству прекрасного, художественному вкусу, широте кругозора и личной храбрости. Разжевав очередной дифирамб, он на мгновение замолчал, чтобы набраться сил для тирады о соболезнованиях.
Впервые с тех пор, как она была подарена гем-лорду и лишилась права на сферу, Лорена пожалела об этом. Можно было поспорить, что ее мальчик при жизни слышал от командования совсем другие слова. В саду было душно. Или это перехватило дыхание от горечи во рту? Леди Лорена смотрела на лежащий на ладони грубый серебряный медальон – явно варварский – и знакомый накопитель. Тайер любил приводить мысли в порядок, записывая – с детства вел дневник.
Когда гем-генерал наконец откланялся, она закусила губу, пропуская всхлип, выровняла дыхание и медленно зашла в дом.
Комм выдал требование ввести пароль. Женщина задумалась. Первые три варианта не подошли, четвертой оказалась строка из стихотворения. Пароли от личных файлов у Тайера не отличались разнообразием.
Это и вправду оказался дневник. Заметки о войне. Исчерпывающий рассказ о том, что именно его убило. Леди Лорена не верила в сказки, но за этими строками чувствовался голос сына. А у Тайера был неисправимый дефект – он патологически не умел врать.
***
Я втянулся в череду армейских будней, стал воспринимать жизнь и смерть как рутину. А когда жизнь кажется монотонной, судьба выдает отрезвляющий удар. Ударом этим стала маленькая местная женщина. Жена правителя области, упрямая и, у нас бы сказали, дикая. Я как комендант, олицетворял чистое зло, образ врага, чудовище во плоти, демона, порицая которого можно плюнуть в лицо всей Цетаганде. Она кричала, что я варвар, жестокая тварь, завоеватель и машина для убийства. Что наша культура не стоит дырявой монеты, если мы позволяем такие войны. Что у меня нет чести, сердца и совести. Если учесть весь список, то цетагандиец - это только руки, ноги и нейробластер. Заметив, как искры ее гнева гаснут о мое спокойствие, она окончательно вспыхнула сама.
Ее монолог не стал бы нашим диалогом, если бы женщина в порыве ярости не запустила в меня вазой с окна. Той самой, из серой глины, которую мы лепили с отцом. У нее еще вмятина от пальцев на боку и попавшие в рисунок волоски кисти. Пришлось изловчиться и поймать, ведь потерять память так глупо было бы неуважением. Я уловил во взгляде женщины растерянное восхищение, но она быстро скрыла его. У нее маленькие, очень выразительные руки. Их беспокойный трепет выдает настроение хозяйки, даже если та надевает маску. Женщина нервно сплела пальцы, набросившись на мою фразу о том, что вещи были созданы до нас, и долговечнее нас, поэтому требуют уважения. Когда я спросил, чем по ее мнению люди ценнее, она ответила, что люди меняют мир. Уже за одно то, что они ничего не меняют, вещи достойны уважения. Эпохой перемен пугали наших прародителей как проклятием. А нам приходится быть теми, кто перемены несет. "Я счастлива, что в этом случае вы тоже прокляты". Вот удар сильнее прочих оскорблений. Не выверенный, а, как принято в этом мире, случайный и сбивающий с ног...
Когда женщина удалилась, так гордо задрав нос, будто вышла в войне победительницей, я задумался. В воздухе кроме примеси дыма и грязных сапог остался ее запах. Терпкий запах осеннего сада: апельсин, мята и мокрые листья.
Она победила. Хотя бы тем, что заставила о себе думать. Выделилась из варварской толпы тех, кто защищал свою дикую землю. Я вспомнил о ней даже в полудреме, продолжая разговор. Это всегда помогает отпустить мысли и чувства, расслабиться, отдаваясь сну. Надо только найти верного "собеседника". Я говорил о том, что действительно проклят. Я вижу - мое дело бесполезно, а это еще страшнее, чем безнадежно. За безнадежность ее собратья отчаянно бросаются с ружьями на огнеметы. А мы умираем за несколько слов приказа. Не за свободу. Не за величие. Не за будущее. За пять строк на гербовой бумаге, которые подписаны императором и потому имеют инерцию звездного флота.
Родился средством - учись выбирать цели.
***
Я не зря выехал на блокпост А-13 с проверкой. Если жена местного правителя обзывает нас живодерами за расстрел людей без разбирательства, значит, есть повод. Повод смотрел на меня злыми щелками глаз и размахивал руками, поминутно хватаясь за кобуру. Гем-сержант недавно потерял в лесу пятерых бойцов. Варварские ловушки с кольями, взрывчаткой и горючей смесью не добавляют любви к ближнему. Он доказывал, что местные - хуже бешеных собак, и спасение от них одно - атомная бомба. На переднем крае с мотивацией пока что все в порядке. Ненависть – отличный ответ на любые "почему".
Под замком у отряда оказалось пятьдесят три местных жителя. Десяток – дети. Обвинения сыпались дождем, в основном шпионаж и терроризм. Лекцию о том, что не кормить пленников и сгонять в каменный сарай - варварство не меньшее, чем жечь в лесу наших солдат, они выслушали почтительно, но не поняли. Как бы ни превозносили войну теоретики, обе стороны скатываются к скотству. Есть люди, которые тащат из оказавшихся рядом лишь дурное и мерзкое, так и война делает чище помыслы и грязнее дела.
Когда освобожденные уходили к деревне, один из них, лет, наверное, шестнадцати, только очень тонкий, отстал от толпы и набросился на меня с кулаками. Это забавно смотрелось со стороны - прикрывать собой от сержантского нейробластера того, кто тебя бьет. Запавшие карие глаза и жгучее желание убивать. Белые пальцы с грязными ногтями. Бурый шрам, перечеркнувший щеку. Шквал эмоций был столь яростным, что я не сразу сумел изловчиться и ударить мальчишку в шею. Трое пленников замерли, с ужасом наблюдая за нами. Женщина, старик и девочка. Увидев, как противник обмяк у меня на руках, они дружно взвыли. Я оставил мальчишку на земле и приказал сержанту уйти со мной. Мы не воюем с детьми, но дети воюют с нами.
Вечером я долго стоял у озера, смотрел, как мое отражение колышется в воде, и приводил мысли в порядок. Я был на этой стороне, понимал ту сторону, и больше всего сейчас хотелось бы обойти это болото стороной. Неожиданно встретил на тропинке недавнюю знакомую. Она на лошади объезжала свои владения. Может быть, так же, как я, успокаивалась одиночеством?
В негодовании эта женщина так естественна, зато в благодарности удушливо церемонна. Ей доложили о проверке и освобождении. Взгляд ее был прям, спина еще прямее. Только руки перебирали уздечку, снова выдавая хозяйскую тайну. Что еще вы не сказали мне, Эжени Форбреттен?
Уноси мои мысли, вода,
Их уже начинаю бояться.
Сплетены никогда с навсегда,
Будто мне снова стало шестнадцать.
Не распутать морского узла,
Если был он неверно завязан.
Сколько будет нежданного зла
От одной опрометчивой фразы?
Уноси мои мысли, вода,
Беспокойство по всякому поводу.
Невозможно, увы, без вреда
Позабыть, что молчание - золото.
***
Госпиталь - неожиданный способ выспаться. Вокруг толпами бродят уверенные, что ты отдыхаешь. Но боль изматывает сильнее работы, и после трех дней протирания простыней понимаешь, что уже и в бой бы пошел с радостью. К вечеру начинает ныть не только свежее, но и давно позабытое под шрамами.
Вызывая огонь на себя, полевые командиры U думают о мирных жителях. В барраярцах есть невышибаемое убеждение - цель оправдывает. Они спрашивают: "Как лучше?". "Какой ценой?" - волнует одного из полусотни. Уличные бои, баррикады, стрелки на крышах. Такие сражения похожи на кошмар, когда ты тычешься в лабиринте туда-сюда, и на каждом повороте тебя встречает новое чудовище. Учитывая подвиги блокпоста А-13, мне оставалось только отдать долг местным.
Через мой участок выводили мирное население. Зажигалки на узких улицах отрезают путь быстро, и нужно хорошо знать город, чтобы просчитать маршрут. У местного графа боевая жена, без нее не обходится ни одного крупного дела. Здесь мы сражались с ней плечом к плечу по разные стороны, у нас была общая цель. Она открыто соблюдала нейтралитет ради спасения мирных жителей. Тяжело драться за жизнь в толпе идущих на смерть. Вероятно, так устроена природа, женщина - создатель и хранитель жизни и ради нее становится храбрее мужчины. Ломать - не строить. Я видел, как ей было страшно. Как черные от сажи пальцы комкали край шали. Как вздрагивали плечи, когда она чувствовала за спиной мои шаги. Верно. Чего еще от меня ожидать кроме выстрела в спину? Она вместе с парой прислужников забирала своих мирных, от нас они в большинстве своем шарахались, не желая слушать даже перед стеной огня. Когда я был ребенком, мне довелось ловить гусят, которые прибыли грузом к поместью, но по небрежности один из контейнеров развалился. Они метались точно так же, под колеса, под ноги, в лужи, не разбирая дороги.
Так нас и накрыло, рядом. Кто знает, что бы стало с ней попади она со своими ранениями к их коновалам, но отыскавшие меня ребята прихватили и графиню. Не скажу, что их цели обошлись без "позлить графа".
То, что произошло дальше, я бы назвал глупостью. Или первым шагом к расстрелу. В трезвом уме, доброй памяти, здравом рассудке я бы не задумался об этом. Водопад "почему".
Почему, приходя к озеру, стал посматривать на дорогу к поместью графов?
Почему кажется, что ее маленькие белые пальцы холодны, и это волнует?
Почему бросился закрыть ее собой при взрыве?
Почему улыбнулся в ответ, когда она сказала, что без гем-грима мне лучше?
Почему долго подбирал слова, чтобы спросить о ее здоровье, а спросил совсем другое?
Почему она сказала то, о чем я решительно молчал?
Почему, касаясь мягких губ, я посчитал это лучшим ответом?
Почему в моем генетическом коде просмотрели идиотизм?
Я не лечу. Я падаю вверх.
***
Вода лизала руки. Раньше я смотрел на нее, вбирая ее ледяное спокойствие. Сегодня было ветрено, на озере волны, на сердце такие же, стук в груди, в ушах, в пальцах. Я ждал. Тягостное, мерзкое занятие. Устремленный в будущее разум подгоняет все тело, а ты стоишь, и душу сводит нетерпением. Ты ждешь звука, как затаившийся в траве кот мышиного шороха. Стук копыт срывает оцепенение, и бросаешь все силы, чтобы не сорваться навстречу. Представь свои ноги приклеенными к земле, мальчишка!
Новое открытие - светская беседа в наших мирах вьется одной цепочкой.
"Погода ужасна - природа бесценна - рад видеть - рад слышать -
посмотрим на небо - вы верите звездам – нет, что вы, как можно,
- какая нелепость - но все же забавно - еще расскажите
- но полно, ведь вздор же!"
Хоть вноси в разговорники, не меняя фраз. Могу поспорить, их можно, не зная языка, вычислить по тону и хитрым наклонам головы.
Когда прятаться за общей болтовней не хватило сил, я обнял ее. Было куда приятнее свернуть в сторону сущей ерунды, вроде произношения имен. У меня все время получается то Эчженни, то Эшенни. Она смеялась и закрывала мне рот маленькой ладонью: “Эш... пусть будет так. Мне нравится”. Я поднял ее на руки и закружил, оступился, попадая сапогом в воду, но удержался на ногах. Теперь мы смеялись вместе. Эжени сказала, что здесь в дебрях старого парка есть домик смотрителя. А сапоги и правда лучше высушить, начало осени время обманчивое.
Деревянная дверь скрипит как в кино. Чтобы войти, надо втянуть голову в плечи. Вся комната - пять шагов на пять шагов. Уютно.
Бархатная кожа и сложное платье. Императорские подарки к стихотворной церемонии завязывают менее тщательно. Растягиваешь шнур и целуешь. В этом варварстве что то есть. Маленькая, горячая, нетерпеливая. У нее крупные темные соски и грудь помещается в моей ладони. Каждый поцелуй распаляет ее все сильнее, и кажется, будто она светится изнутри… тронь - обожжешься. Что любовь – это искусство, здесь не слышали. Но об этом не надо слышать, это или чувствуешь и учишься, или всю жизнь проживешь как животное, удовлетворяя инстинкт.
Моя кожа пахнет апельсином. Мои сапоги пахнут озерной тиной. Моя память не дает мне уснуть. Мое сердце унесла за корсажем маленькая горячая женщина.
Разбивая гармонию натрое, ты думал, что сходишь с ума. Раньше дух, тело и разум были спокойны вместе, а теперь счастливы по-своему.
***
Голова гудит и кружится. Буквы расплываются перед глазами, и я уже полчаса не могу составить отчет. Отвлекусь, иначе генерал Йеннаро получит пять листов отборной чуши задом наперед. Контузия - на редкость неудобное состояние. Тебя видят не раненым, считают здоровее прочих, и когда остальные тихо умирают по койкам, ты отдуваешься за всех выживших. Форпост обстреляли ночью. Троих убило, десяток раненых, меня контузило, КПП в клочья, шлагбаум в дугу, кар всмятку. Из этого набора составляется доклад в штаб с общей темой "все хорошо".
Шорох. Глухое гудение стекла отдается в голове всплеском боли. Еще один удар. Какой-то умник бросает в окно камешки, а кажется, что попадает мне по обнаженному мозгу. Я открыл окно, чтобы покончить с хулиганством, достал парализатор, надеясь, что не промахнусь. Серое платье, платок с кистями. Женщина стоит у дерева и тревожно смотрит в мои окна. Я мог ее не узнать, но пальцы левой руки нервно оглаживают запястье правой.
Не думал, что пройти пятьсот метров - подвиг. Оперся рукой о шероховатый ствол дерева и зло прошипел: “Это изощренный способ самоубийства?!” Она обняла меня и молча уткнулась в грудь. На рубашке расползалось мокрое пятно. Моя ладонь скользила по шероховатому платку и грубому платью, завиткам волос. Когда ты рядом, кажется, что я буду жить вечно. Это опасная иллюзия, Эш. Она молчала и только крепче сжимала в руках ткань рубашки. Голова кружилась, я впервые задумался о том, какое у меня длинное и тяжелое тело. Особенно тяжелое для каких то никчемных двух ног. Но я стоял, пока Эш сама не расцепила руки. Стоял, пока она, два раза оглянувшись, торопливо шла по дороге к повороту на КПП. Только потеряв ее из виду, я позволил себе сесть на землю, спиной к стволу дерева. Меня мутило, но жизнь все равно была прекрасна.
Могут ли две ошибки, помноженные друг на друга, стать исключением из правил?
***
Нельзя быть слегка предателем. Немного дезертиром. Чуть-чуть пособником врага. Самую малость идиотом. События этого дня я складываю как головоломку, но каждый раз остаются лишние детали. Он начинался с домика смотрителя, торопливых поцелуев, мятного чая, подушки, полной горечью желтых цветов, которые считают средством от мышей и моли. Мне удалось встретиться с Эш до муторного приема, на котором наше командование вздумало показать свое истинное превосходство. Я читал о том, как на Старой Земле знать любовалась боями пленных с хищниками. Наши недалеко ушли от дикарских царьков, если с таким азартом придумывали этот пир победителей, деля не сломленный Барраяр.
Мысли и вправду материализуются. Как иначе объяснить? Ведь я отчетливо помню последнюю перед тем, как внезапно потемнело в глазах, мысль: "Лучше бы подстрелили по дороге". Я не успел удивиться - темнело после контузии часто.
Меня действительно нашли на дороге. В ушибах и царапинах, рядом с разбитым каром. После недавней контузии лучше от этого приключения не стало. Гаже всего оказались новости. Гем-сержант заботливо втирал мне в лоб антисептик, будто полировал ботинок, и рассказывал. Партизаны решили - если много кошек собралось понаблюдать за мышками, почему бы не пооткусывать их азартно дергающиеся хвосты. По самую голову. Командование потеряло тридцать пять процентов личного состава. Только убитыми. Для войны это если не точка, то многоточие. В пустой и звонкой голове перекатывались вопросы. Разноцветный клубок нитей, для распутывания которого нужна лаборатория. ДНК предательства... кто из нас кого и сколько раз предал за эти восемь часов, Эш?
Я думал о том, как собрать головоломку. И даже больше - о том, хочу ли я, чтобы она сложилась. Первое правило - доверять противнику дело пустое и опасное. Детским лепетом для полковника звучит "она не могла". Я трижды проверил документы и оружие, все осталось при мне. Зачем ты решила за меня? Чтобы мне было так же больно, и я каждый раз, глядя тебе в глаза, думал, что на ту же долю предал свою страну, что и ты свою? Я должен выбросить этот клубок не впутываясь. Не котенок. Я должен сказать ей правду в лицо. Не мальчишка.
Не удержать лунного света в ладонях.
***
Сегодняшний день напомнил мне дворовые игры. Какой мальчишка не мечтал штурмовать замок? Кто не строил стены из хлама и не таился за ними, выслушивая пафосные речи врага? В обычных играх соревнование в красноречии важнее драки. От него зависит, насколько потеряет осторожность противник.
Здесь не может быть переговоров – зверя из норы выкуривают. Пока подгоняли технику, сдержанной руганью отдавали должное местным укреплениям и думали,
где будем делать ворота, я не мог отделаться от чувства брезгливости. Схема простейшая, но ослепляет людей целыми народами. Врага приравнивают к животному. Существо без разума, низшая тварь, чье назначение – быть использованной. Люди, которые с уважением отнесутся к старинной вазе, без сожаления выстрелят в ребенка. Войну питают три источника – ненависть, азарт и выгода. Первый из них – сильнейший. И вот где настоящее стадо. Упертых, слепых, яростных, уверенных в своей силе. А над ними вожак. Чуть умнее – тот, кто и этих давно перевел из разряда людей в детали головоломки. Если сложить тот отряд с тем и поддержать артиллерийским огнем… Но все они свято поклоняются последнему, в чьих холеных руках останется результат.
"Наше дело – показать дикарям, что их бунт приближает их смерть". Сквозь пафос приказа о взятии поместья Форбреттен виднелась мальчишеская обида. Генерал Йеннаро видел себя царем горы и цеплялся за эту гору, пачкая красноватой грязью сапоги, колени и локти.
Мы вошли в замок вечером. Воронки от снарядов. Сырой туман, горчивший порохом и дымом. Будто специально сваленные нам под ноги убитые лошади. Черные сапоги, торчащие из кучи рыхлой земли у стены. Сад особняка Форбреттен: композиция "последний путь". Надсадно хрипел мотор увязшего во рву тягача. Закладывало уши. Каждый раз, когда хлопала тяжелая входная дверь, над ней истерично звякал колокольчик. Я выпустил в него пять зарядов, но звон в ушах все не унимался. Рядовые старательно обходили меня
стороной.
Неудобные светильники, полутемный кабинет. Отвратительная манера загромождать стены портретами, оружием, головами животных — комната кажется еще меньше и темнее. На столе зеленое сукно с прорезью от ножа для писем и бурыми пятнами. Монотонная речь гем-капитана похожа на передачу электрических сигналов. Поток знаков без времени на осмысление. Граф и его
оруженосцы отступили, скрываясь в лесах. Отряд, оставленный для отвлечения внимания, практически уничтожен. Пятеро пленных. Ведется разминирование участка. Кипит расшифровка найденных документов. Графиня…
Вспышка. Я начал слышать отдельные слова. Переспросил – слишком поспешно, но ударять по губам было поздно. Графиня Форбреттен не успела эвакуироваться. Заперлась на третьем этаже. Ведутся переговоры.
Теперь ты войдешь к ней, как и положено, не снимая сапог. Не поднимая руки на женщину, ты изнасиловал ее землю.
В голове вертелись строчки, совсем не тех стихотворных размеров, которые приняты на императорских чтениях. Но я не знаю, как более четко высказать это.
Нам не надо еще одной войны,
Мы уже не оправимся от потерь.
Научитесь, в миры открывая дверь,
Не взрывать перед этим две стены!
Стимулятор – дурное топливо. Мотор работает, но слышишь, как он захлебывается этой дрянью и хрипит на износ. Последнюю из рекомендованных доз я принял утром. Третьи сутки на ногах. Но если представить полк оружием, я – курок, люфтить не имею права.
Гем-капитан устало предложил подпалить дверь. У него привязана к туловищу правая рука и нет сил на дипломатию. Солдаты оживленно переглянулись, но я приказал не двигаться.
Голос как из репродуктора гулкий – здесь в коридорах отличная акустика.
- С вами говорит гем-полковник Тайер Ни Тэссин. Если сложите оружие и откроете дверь, я гарантирую вам...
За стеной в саду расстреливают выживших пленных. Они пытались бежать и задушили охранника.
Ее голос глухой и жесткий:
- Здесь тяжелораненые, вы обещаете сохранить им жизнь?
С кем она там на самом деле? Сколько их? Переговорная наука подробно описывает ужа с ежом и радостно предлагает их связать. Знать бы, у кого из нас еж.
Она понимает, что сопротивленцам пощады нет. Я смотрю на темное от старости дерево, и кажется, что вырезанные на створках двери красные лошади зло раздувают ноздри.
Мы – слова из разных языков, которые не существуют без контекста. Эдакое слово-не-сочетание. Знал ли граф Форбреттен, что оставляет для меня оружие страшнее минного поля? Я продолжаю разговор – солдаты готовятся к штурму.
От двери летят крупные щепки. Некоторые даже в цель – одна поцарапала мне плечо, другая снесла шлем доспехам у противоположной стены. Когда оседает пыль, я шагаю в комнату первым. Эш держит в вытянутой руке нейробластер, дуло подрагивает на уровне моей груди. За спиной у нее лежат вповалку восемь местных. Семь – живых.
Усталое сопение. Щелчки взведенных курков. Солдаты встали полукругом, ожидая приказа. До тошноты трещит голова.
- В лазарет, к нашим. Не бойтесь. Эти вас разве что покусают.
Я ухожу, чувствуя спиной ее взгляд. И не хочу оборачиваться.
Когда два оленя, сцепившись рогами так, что не распутаться, умирают от голода, кто из них победил?
***
- Ты на человека не похож!
- А был?
- Был.
И снова тишина. Слышно, как соплю я, и с легким присвистом дышит Эш. Простудилась?
Прежде чем прийти к ней, я полчаса мыл руки. Мне казалось, они пахнут кровью. Поклялся на ближайшую неделю завязать со стимуляторами.
Как это по-варварски: захватил замок, земли, женщину, разве что не посидел на фамильном графском стуле. Мы одни. Ей не надо торопиться домой. Она моя. За это расплатились двадцать пять барраярцев и семеро моих солдат. Ненавижу долги.
Каждому из нас есть что сказать. Поэтому мы молчим. У души тоже бывает болевой шок, его крайнюю степень называют сумасшествием. Если кажется, что мир сошел с ума, значит, сошел скорее всего ты.
Мы говорим о маринованных грибах, купании голышом, воздушных змеях и лошадиных носах. Взахлеб, нарочито размахивая руками и улыбаясь.
Потом снова обрываемся на полуслове и обнимаем друг друга. Ночь, похожая на сон. Такая же обрывочная, болезненная и непонятная. В вязкой череде событий ты ищешь правду. А потом уже не пытаешься.
Не можешь быть со мной, просто будь. Шепчу это и получаю подзатыльник. Стоит ли расценивать его как “куда я денусь?”
Лист, плывущий по течению – гниет. Лист, застрявший в развилке – сохнет. Если ветер сорвал – выбор невелик. Но до последнего веришь, что полетишь.
***
Сегодня для меня в этой войне поставлена точка. Я не знаю, какое решение через неделю пришлют из штаба генералу Йеннаро. Он готов мстить, даже если ему не дадут оружия и придется плеваться в местных ядом. Глупо, не замечая сломанного об орех переднего зуба, упрямо сжимать челюсти. Но, как бы дальше ни сходила с ума моя родина, я должен сойти с этой карусели первым.
Причина такого решения – сама по себе бунт. Еще немного, и мои мысли пропитаются дешевым пафосом ниспровергателя устоев. Очень хочется себя оправдать. Две трети нашей философии указывает на жгучее желание сравняться с богами. Творить и перекраивать мир. За экспериментами они упустили маленькую деталь: право выбора для своих созданий и право на жизнь для созданий чужих. Даже в идеально составленном саду попадается сорняк. За пышными кустами азалий и ровным рядом нарциссов упрямый стебелек пырея тоже тянется к солнцу.
Я пришел поздним вечером, но Эш еще не спала. Она смотрела в окно и мяла в руках край шали. Видимо давно – одну из кистей совсем растрепала, на полу валялись нитки. Смущена и растеряна. Напугана. Но очень странно. В том, как Эш молча обняла меня, прижимаясь щекой к груди, не было безнадежности. Скорее нерешительность.
Наконец едва слышу ее голос:
– Помнишь, мы как то говорили? Так вот... у нас... получилось.
О чем? За две недели, как я здесь и вижу ее каждую ночь? За то время, пока мы встречались кое-как в домике смотрителя? Мы не говорили разве что о принципах работы скачкового двигателя. Я не сразу вспомнил тот разговор, один из первых. О том, откуда берутся дети.
Условие задачи: мужчина, уверенный, что женщин без контрацептивных чипов не бывает, помноженный на женщину, пять лет считавшую себя бесплодной. Ответ: в данной системе координат задача решения не имеет.
Во взгляде Эш читалась тревога. Приняла мое удивление за недовольство? Я обнимал ее, с глупым суеверным трепетом проводя рукой по животу. По-варварски. Нелепо. Опасно. Волшебно.
Этой ночью, пока Эш дремала у меня на плече, я придумал, как вывезти ее с планеты. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы приказали отступать. Тогда не придется выбивать увольнение. Хотя с последствиями контузии и это не проблема, любой врач подтвердит, что с такой головой мне надо отлежаться.
Все почти закончилось. Или только начинается?
Кисть устало кладет художник.
Поздняя осень в саду.
Две фигуры бредут осторожно
По озерному льду.
Нас рисовали акварелью
На слишком тонком листе,
Но если треснет лед, то я верю,
Что пройдем по воде!
Этой земле от себя оставим
Лишь на воде круги,
Только прошу тебя, заклинаю -
Не отпускай руки!
***
Барраяр отомстил мне. Вывернул душу наизнанку и запустил в нее сапогом.
Я был в штабе, и за эти проклятые сутки в поместье пробрались партизаны.
Дежурного по КПП расстрелял. Легче не стало. Сначала граф бросил ее в безнадежном бою, а потом решил вернуться и забрать? Поймал себя на мысли, что готов на этот их местный поединок чести. Плевать, на каком оружии.
Я ищу ее четвертый день. Проще найти в песке пляжа бусину. Ухожу в лес с отрядом солдат сам. В штабе решили, что у меня украли коды доступа к системе связи, и на всякий случай их поменяли.
Вечерами чищу оружие. Делаю полный комплекс упражнений. Разбил кулаком косяк двери. Полночи приколачивал новый.
Воображение шатает от ужасов к глупостям. А взять себя в руки не легче, чем сжать в ладони горячую картофелину.
Я ее найду. Отставить остальные мысли.
***
Из раскрывшегося медальона, который леди Лорена нервно теребила в руках, выпала на пол темная прядь волос. Она подняла ее и стала аккуратно сворачивать в кольцо. Волосы были непослушные и постоянно растрепывались.
- Ну что, покорил Барраяр? Или все-таки он тебя?
На экране комма по-прежнему мерцали торопливые смазанные буквы. Последняя страница была размашисто написана стилусом от руки.
Снова вечер сумрачный подкрался.
Под твоим окном полоска света.
Я между мирами потерялся,
Вот бы навсегда остаться в этом...
Стать бы для тебя дождем и ветром,
Кленом у окна и певчей птицей!
Но чтоб быть с тобою до рассвета,
Можно тебе разве что присниться.
Автор: Luis Alvaro
Жанр: гет, военная драма
Бета: Меларис
читать дальшеЛеди Лорена терпеливо ждала, когда собеседник поймет, что пора замолчать. Гем-генерал, трагично выпятив подбородок, продолжал речь о достоинствах и героизме полковника Тайера Ни Тэссина, его уникальных боевых навыках, тонком психологическом чутье, харизматичном лидерстве, редком трудолюбии и остром уме. Также досталось чувству прекрасного, художественному вкусу, широте кругозора и личной храбрости. Разжевав очередной дифирамб, он на мгновение замолчал, чтобы набраться сил для тирады о соболезнованиях.
Впервые с тех пор, как она была подарена гем-лорду и лишилась права на сферу, Лорена пожалела об этом. Можно было поспорить, что ее мальчик при жизни слышал от командования совсем другие слова. В саду было душно. Или это перехватило дыхание от горечи во рту? Леди Лорена смотрела на лежащий на ладони грубый серебряный медальон – явно варварский – и знакомый накопитель. Тайер любил приводить мысли в порядок, записывая – с детства вел дневник.
Когда гем-генерал наконец откланялся, она закусила губу, пропуская всхлип, выровняла дыхание и медленно зашла в дом.
Комм выдал требование ввести пароль. Женщина задумалась. Первые три варианта не подошли, четвертой оказалась строка из стихотворения. Пароли от личных файлов у Тайера не отличались разнообразием.
Это и вправду оказался дневник. Заметки о войне. Исчерпывающий рассказ о том, что именно его убило. Леди Лорена не верила в сказки, но за этими строками чувствовался голос сына. А у Тайера был неисправимый дефект – он патологически не умел врать.
***
Я втянулся в череду армейских будней, стал воспринимать жизнь и смерть как рутину. А когда жизнь кажется монотонной, судьба выдает отрезвляющий удар. Ударом этим стала маленькая местная женщина. Жена правителя области, упрямая и, у нас бы сказали, дикая. Я как комендант, олицетворял чистое зло, образ врага, чудовище во плоти, демона, порицая которого можно плюнуть в лицо всей Цетаганде. Она кричала, что я варвар, жестокая тварь, завоеватель и машина для убийства. Что наша культура не стоит дырявой монеты, если мы позволяем такие войны. Что у меня нет чести, сердца и совести. Если учесть весь список, то цетагандиец - это только руки, ноги и нейробластер. Заметив, как искры ее гнева гаснут о мое спокойствие, она окончательно вспыхнула сама.
Ее монолог не стал бы нашим диалогом, если бы женщина в порыве ярости не запустила в меня вазой с окна. Той самой, из серой глины, которую мы лепили с отцом. У нее еще вмятина от пальцев на боку и попавшие в рисунок волоски кисти. Пришлось изловчиться и поймать, ведь потерять память так глупо было бы неуважением. Я уловил во взгляде женщины растерянное восхищение, но она быстро скрыла его. У нее маленькие, очень выразительные руки. Их беспокойный трепет выдает настроение хозяйки, даже если та надевает маску. Женщина нервно сплела пальцы, набросившись на мою фразу о том, что вещи были созданы до нас, и долговечнее нас, поэтому требуют уважения. Когда я спросил, чем по ее мнению люди ценнее, она ответила, что люди меняют мир. Уже за одно то, что они ничего не меняют, вещи достойны уважения. Эпохой перемен пугали наших прародителей как проклятием. А нам приходится быть теми, кто перемены несет. "Я счастлива, что в этом случае вы тоже прокляты". Вот удар сильнее прочих оскорблений. Не выверенный, а, как принято в этом мире, случайный и сбивающий с ног...
Когда женщина удалилась, так гордо задрав нос, будто вышла в войне победительницей, я задумался. В воздухе кроме примеси дыма и грязных сапог остался ее запах. Терпкий запах осеннего сада: апельсин, мята и мокрые листья.
Она победила. Хотя бы тем, что заставила о себе думать. Выделилась из варварской толпы тех, кто защищал свою дикую землю. Я вспомнил о ней даже в полудреме, продолжая разговор. Это всегда помогает отпустить мысли и чувства, расслабиться, отдаваясь сну. Надо только найти верного "собеседника". Я говорил о том, что действительно проклят. Я вижу - мое дело бесполезно, а это еще страшнее, чем безнадежно. За безнадежность ее собратья отчаянно бросаются с ружьями на огнеметы. А мы умираем за несколько слов приказа. Не за свободу. Не за величие. Не за будущее. За пять строк на гербовой бумаге, которые подписаны императором и потому имеют инерцию звездного флота.
Родился средством - учись выбирать цели.
***
Я не зря выехал на блокпост А-13 с проверкой. Если жена местного правителя обзывает нас живодерами за расстрел людей без разбирательства, значит, есть повод. Повод смотрел на меня злыми щелками глаз и размахивал руками, поминутно хватаясь за кобуру. Гем-сержант недавно потерял в лесу пятерых бойцов. Варварские ловушки с кольями, взрывчаткой и горючей смесью не добавляют любви к ближнему. Он доказывал, что местные - хуже бешеных собак, и спасение от них одно - атомная бомба. На переднем крае с мотивацией пока что все в порядке. Ненависть – отличный ответ на любые "почему".
Под замком у отряда оказалось пятьдесят три местных жителя. Десяток – дети. Обвинения сыпались дождем, в основном шпионаж и терроризм. Лекцию о том, что не кормить пленников и сгонять в каменный сарай - варварство не меньшее, чем жечь в лесу наших солдат, они выслушали почтительно, но не поняли. Как бы ни превозносили войну теоретики, обе стороны скатываются к скотству. Есть люди, которые тащат из оказавшихся рядом лишь дурное и мерзкое, так и война делает чище помыслы и грязнее дела.
Когда освобожденные уходили к деревне, один из них, лет, наверное, шестнадцати, только очень тонкий, отстал от толпы и набросился на меня с кулаками. Это забавно смотрелось со стороны - прикрывать собой от сержантского нейробластера того, кто тебя бьет. Запавшие карие глаза и жгучее желание убивать. Белые пальцы с грязными ногтями. Бурый шрам, перечеркнувший щеку. Шквал эмоций был столь яростным, что я не сразу сумел изловчиться и ударить мальчишку в шею. Трое пленников замерли, с ужасом наблюдая за нами. Женщина, старик и девочка. Увидев, как противник обмяк у меня на руках, они дружно взвыли. Я оставил мальчишку на земле и приказал сержанту уйти со мной. Мы не воюем с детьми, но дети воюют с нами.
Вечером я долго стоял у озера, смотрел, как мое отражение колышется в воде, и приводил мысли в порядок. Я был на этой стороне, понимал ту сторону, и больше всего сейчас хотелось бы обойти это болото стороной. Неожиданно встретил на тропинке недавнюю знакомую. Она на лошади объезжала свои владения. Может быть, так же, как я, успокаивалась одиночеством?
В негодовании эта женщина так естественна, зато в благодарности удушливо церемонна. Ей доложили о проверке и освобождении. Взгляд ее был прям, спина еще прямее. Только руки перебирали уздечку, снова выдавая хозяйскую тайну. Что еще вы не сказали мне, Эжени Форбреттен?
Уноси мои мысли, вода,
Их уже начинаю бояться.
Сплетены никогда с навсегда,
Будто мне снова стало шестнадцать.
Не распутать морского узла,
Если был он неверно завязан.
Сколько будет нежданного зла
От одной опрометчивой фразы?
Уноси мои мысли, вода,
Беспокойство по всякому поводу.
Невозможно, увы, без вреда
Позабыть, что молчание - золото.
***
Госпиталь - неожиданный способ выспаться. Вокруг толпами бродят уверенные, что ты отдыхаешь. Но боль изматывает сильнее работы, и после трех дней протирания простыней понимаешь, что уже и в бой бы пошел с радостью. К вечеру начинает ныть не только свежее, но и давно позабытое под шрамами.
Вызывая огонь на себя, полевые командиры U думают о мирных жителях. В барраярцах есть невышибаемое убеждение - цель оправдывает. Они спрашивают: "Как лучше?". "Какой ценой?" - волнует одного из полусотни. Уличные бои, баррикады, стрелки на крышах. Такие сражения похожи на кошмар, когда ты тычешься в лабиринте туда-сюда, и на каждом повороте тебя встречает новое чудовище. Учитывая подвиги блокпоста А-13, мне оставалось только отдать долг местным.
Через мой участок выводили мирное население. Зажигалки на узких улицах отрезают путь быстро, и нужно хорошо знать город, чтобы просчитать маршрут. У местного графа боевая жена, без нее не обходится ни одного крупного дела. Здесь мы сражались с ней плечом к плечу по разные стороны, у нас была общая цель. Она открыто соблюдала нейтралитет ради спасения мирных жителей. Тяжело драться за жизнь в толпе идущих на смерть. Вероятно, так устроена природа, женщина - создатель и хранитель жизни и ради нее становится храбрее мужчины. Ломать - не строить. Я видел, как ей было страшно. Как черные от сажи пальцы комкали край шали. Как вздрагивали плечи, когда она чувствовала за спиной мои шаги. Верно. Чего еще от меня ожидать кроме выстрела в спину? Она вместе с парой прислужников забирала своих мирных, от нас они в большинстве своем шарахались, не желая слушать даже перед стеной огня. Когда я был ребенком, мне довелось ловить гусят, которые прибыли грузом к поместью, но по небрежности один из контейнеров развалился. Они метались точно так же, под колеса, под ноги, в лужи, не разбирая дороги.
Так нас и накрыло, рядом. Кто знает, что бы стало с ней попади она со своими ранениями к их коновалам, но отыскавшие меня ребята прихватили и графиню. Не скажу, что их цели обошлись без "позлить графа".
То, что произошло дальше, я бы назвал глупостью. Или первым шагом к расстрелу. В трезвом уме, доброй памяти, здравом рассудке я бы не задумался об этом. Водопад "почему".
Почему, приходя к озеру, стал посматривать на дорогу к поместью графов?
Почему кажется, что ее маленькие белые пальцы холодны, и это волнует?
Почему бросился закрыть ее собой при взрыве?
Почему улыбнулся в ответ, когда она сказала, что без гем-грима мне лучше?
Почему долго подбирал слова, чтобы спросить о ее здоровье, а спросил совсем другое?
Почему она сказала то, о чем я решительно молчал?
Почему, касаясь мягких губ, я посчитал это лучшим ответом?
Почему в моем генетическом коде просмотрели идиотизм?
Я не лечу. Я падаю вверх.
***
Вода лизала руки. Раньше я смотрел на нее, вбирая ее ледяное спокойствие. Сегодня было ветрено, на озере волны, на сердце такие же, стук в груди, в ушах, в пальцах. Я ждал. Тягостное, мерзкое занятие. Устремленный в будущее разум подгоняет все тело, а ты стоишь, и душу сводит нетерпением. Ты ждешь звука, как затаившийся в траве кот мышиного шороха. Стук копыт срывает оцепенение, и бросаешь все силы, чтобы не сорваться навстречу. Представь свои ноги приклеенными к земле, мальчишка!
Новое открытие - светская беседа в наших мирах вьется одной цепочкой.
"Погода ужасна - природа бесценна - рад видеть - рад слышать -
посмотрим на небо - вы верите звездам – нет, что вы, как можно,
- какая нелепость - но все же забавно - еще расскажите
- но полно, ведь вздор же!"
Хоть вноси в разговорники, не меняя фраз. Могу поспорить, их можно, не зная языка, вычислить по тону и хитрым наклонам головы.
Когда прятаться за общей болтовней не хватило сил, я обнял ее. Было куда приятнее свернуть в сторону сущей ерунды, вроде произношения имен. У меня все время получается то Эчженни, то Эшенни. Она смеялась и закрывала мне рот маленькой ладонью: “Эш... пусть будет так. Мне нравится”. Я поднял ее на руки и закружил, оступился, попадая сапогом в воду, но удержался на ногах. Теперь мы смеялись вместе. Эжени сказала, что здесь в дебрях старого парка есть домик смотрителя. А сапоги и правда лучше высушить, начало осени время обманчивое.
Деревянная дверь скрипит как в кино. Чтобы войти, надо втянуть голову в плечи. Вся комната - пять шагов на пять шагов. Уютно.
Бархатная кожа и сложное платье. Императорские подарки к стихотворной церемонии завязывают менее тщательно. Растягиваешь шнур и целуешь. В этом варварстве что то есть. Маленькая, горячая, нетерпеливая. У нее крупные темные соски и грудь помещается в моей ладони. Каждый поцелуй распаляет ее все сильнее, и кажется, будто она светится изнутри… тронь - обожжешься. Что любовь – это искусство, здесь не слышали. Но об этом не надо слышать, это или чувствуешь и учишься, или всю жизнь проживешь как животное, удовлетворяя инстинкт.
Моя кожа пахнет апельсином. Мои сапоги пахнут озерной тиной. Моя память не дает мне уснуть. Мое сердце унесла за корсажем маленькая горячая женщина.
Разбивая гармонию натрое, ты думал, что сходишь с ума. Раньше дух, тело и разум были спокойны вместе, а теперь счастливы по-своему.
***
Голова гудит и кружится. Буквы расплываются перед глазами, и я уже полчаса не могу составить отчет. Отвлекусь, иначе генерал Йеннаро получит пять листов отборной чуши задом наперед. Контузия - на редкость неудобное состояние. Тебя видят не раненым, считают здоровее прочих, и когда остальные тихо умирают по койкам, ты отдуваешься за всех выживших. Форпост обстреляли ночью. Троих убило, десяток раненых, меня контузило, КПП в клочья, шлагбаум в дугу, кар всмятку. Из этого набора составляется доклад в штаб с общей темой "все хорошо".
Шорох. Глухое гудение стекла отдается в голове всплеском боли. Еще один удар. Какой-то умник бросает в окно камешки, а кажется, что попадает мне по обнаженному мозгу. Я открыл окно, чтобы покончить с хулиганством, достал парализатор, надеясь, что не промахнусь. Серое платье, платок с кистями. Женщина стоит у дерева и тревожно смотрит в мои окна. Я мог ее не узнать, но пальцы левой руки нервно оглаживают запястье правой.
Не думал, что пройти пятьсот метров - подвиг. Оперся рукой о шероховатый ствол дерева и зло прошипел: “Это изощренный способ самоубийства?!” Она обняла меня и молча уткнулась в грудь. На рубашке расползалось мокрое пятно. Моя ладонь скользила по шероховатому платку и грубому платью, завиткам волос. Когда ты рядом, кажется, что я буду жить вечно. Это опасная иллюзия, Эш. Она молчала и только крепче сжимала в руках ткань рубашки. Голова кружилась, я впервые задумался о том, какое у меня длинное и тяжелое тело. Особенно тяжелое для каких то никчемных двух ног. Но я стоял, пока Эш сама не расцепила руки. Стоял, пока она, два раза оглянувшись, торопливо шла по дороге к повороту на КПП. Только потеряв ее из виду, я позволил себе сесть на землю, спиной к стволу дерева. Меня мутило, но жизнь все равно была прекрасна.
Могут ли две ошибки, помноженные друг на друга, стать исключением из правил?
***
Нельзя быть слегка предателем. Немного дезертиром. Чуть-чуть пособником врага. Самую малость идиотом. События этого дня я складываю как головоломку, но каждый раз остаются лишние детали. Он начинался с домика смотрителя, торопливых поцелуев, мятного чая, подушки, полной горечью желтых цветов, которые считают средством от мышей и моли. Мне удалось встретиться с Эш до муторного приема, на котором наше командование вздумало показать свое истинное превосходство. Я читал о том, как на Старой Земле знать любовалась боями пленных с хищниками. Наши недалеко ушли от дикарских царьков, если с таким азартом придумывали этот пир победителей, деля не сломленный Барраяр.
Мысли и вправду материализуются. Как иначе объяснить? Ведь я отчетливо помню последнюю перед тем, как внезапно потемнело в глазах, мысль: "Лучше бы подстрелили по дороге". Я не успел удивиться - темнело после контузии часто.
Меня действительно нашли на дороге. В ушибах и царапинах, рядом с разбитым каром. После недавней контузии лучше от этого приключения не стало. Гаже всего оказались новости. Гем-сержант заботливо втирал мне в лоб антисептик, будто полировал ботинок, и рассказывал. Партизаны решили - если много кошек собралось понаблюдать за мышками, почему бы не пооткусывать их азартно дергающиеся хвосты. По самую голову. Командование потеряло тридцать пять процентов личного состава. Только убитыми. Для войны это если не точка, то многоточие. В пустой и звонкой голове перекатывались вопросы. Разноцветный клубок нитей, для распутывания которого нужна лаборатория. ДНК предательства... кто из нас кого и сколько раз предал за эти восемь часов, Эш?
Я думал о том, как собрать головоломку. И даже больше - о том, хочу ли я, чтобы она сложилась. Первое правило - доверять противнику дело пустое и опасное. Детским лепетом для полковника звучит "она не могла". Я трижды проверил документы и оружие, все осталось при мне. Зачем ты решила за меня? Чтобы мне было так же больно, и я каждый раз, глядя тебе в глаза, думал, что на ту же долю предал свою страну, что и ты свою? Я должен выбросить этот клубок не впутываясь. Не котенок. Я должен сказать ей правду в лицо. Не мальчишка.
Не удержать лунного света в ладонях.
***
Сегодняшний день напомнил мне дворовые игры. Какой мальчишка не мечтал штурмовать замок? Кто не строил стены из хлама и не таился за ними, выслушивая пафосные речи врага? В обычных играх соревнование в красноречии важнее драки. От него зависит, насколько потеряет осторожность противник.
Здесь не может быть переговоров – зверя из норы выкуривают. Пока подгоняли технику, сдержанной руганью отдавали должное местным укреплениям и думали,
где будем делать ворота, я не мог отделаться от чувства брезгливости. Схема простейшая, но ослепляет людей целыми народами. Врага приравнивают к животному. Существо без разума, низшая тварь, чье назначение – быть использованной. Люди, которые с уважением отнесутся к старинной вазе, без сожаления выстрелят в ребенка. Войну питают три источника – ненависть, азарт и выгода. Первый из них – сильнейший. И вот где настоящее стадо. Упертых, слепых, яростных, уверенных в своей силе. А над ними вожак. Чуть умнее – тот, кто и этих давно перевел из разряда людей в детали головоломки. Если сложить тот отряд с тем и поддержать артиллерийским огнем… Но все они свято поклоняются последнему, в чьих холеных руках останется результат.
"Наше дело – показать дикарям, что их бунт приближает их смерть". Сквозь пафос приказа о взятии поместья Форбреттен виднелась мальчишеская обида. Генерал Йеннаро видел себя царем горы и цеплялся за эту гору, пачкая красноватой грязью сапоги, колени и локти.
Мы вошли в замок вечером. Воронки от снарядов. Сырой туман, горчивший порохом и дымом. Будто специально сваленные нам под ноги убитые лошади. Черные сапоги, торчащие из кучи рыхлой земли у стены. Сад особняка Форбреттен: композиция "последний путь". Надсадно хрипел мотор увязшего во рву тягача. Закладывало уши. Каждый раз, когда хлопала тяжелая входная дверь, над ней истерично звякал колокольчик. Я выпустил в него пять зарядов, но звон в ушах все не унимался. Рядовые старательно обходили меня
стороной.
Неудобные светильники, полутемный кабинет. Отвратительная манера загромождать стены портретами, оружием, головами животных — комната кажется еще меньше и темнее. На столе зеленое сукно с прорезью от ножа для писем и бурыми пятнами. Монотонная речь гем-капитана похожа на передачу электрических сигналов. Поток знаков без времени на осмысление. Граф и его
оруженосцы отступили, скрываясь в лесах. Отряд, оставленный для отвлечения внимания, практически уничтожен. Пятеро пленных. Ведется разминирование участка. Кипит расшифровка найденных документов. Графиня…
Вспышка. Я начал слышать отдельные слова. Переспросил – слишком поспешно, но ударять по губам было поздно. Графиня Форбреттен не успела эвакуироваться. Заперлась на третьем этаже. Ведутся переговоры.
Теперь ты войдешь к ней, как и положено, не снимая сапог. Не поднимая руки на женщину, ты изнасиловал ее землю.
В голове вертелись строчки, совсем не тех стихотворных размеров, которые приняты на императорских чтениях. Но я не знаю, как более четко высказать это.
Нам не надо еще одной войны,
Мы уже не оправимся от потерь.
Научитесь, в миры открывая дверь,
Не взрывать перед этим две стены!
Стимулятор – дурное топливо. Мотор работает, но слышишь, как он захлебывается этой дрянью и хрипит на износ. Последнюю из рекомендованных доз я принял утром. Третьи сутки на ногах. Но если представить полк оружием, я – курок, люфтить не имею права.
Гем-капитан устало предложил подпалить дверь. У него привязана к туловищу правая рука и нет сил на дипломатию. Солдаты оживленно переглянулись, но я приказал не двигаться.
Голос как из репродуктора гулкий – здесь в коридорах отличная акустика.
- С вами говорит гем-полковник Тайер Ни Тэссин. Если сложите оружие и откроете дверь, я гарантирую вам...
За стеной в саду расстреливают выживших пленных. Они пытались бежать и задушили охранника.
Ее голос глухой и жесткий:
- Здесь тяжелораненые, вы обещаете сохранить им жизнь?
С кем она там на самом деле? Сколько их? Переговорная наука подробно описывает ужа с ежом и радостно предлагает их связать. Знать бы, у кого из нас еж.
Она понимает, что сопротивленцам пощады нет. Я смотрю на темное от старости дерево, и кажется, что вырезанные на створках двери красные лошади зло раздувают ноздри.
Мы – слова из разных языков, которые не существуют без контекста. Эдакое слово-не-сочетание. Знал ли граф Форбреттен, что оставляет для меня оружие страшнее минного поля? Я продолжаю разговор – солдаты готовятся к штурму.
От двери летят крупные щепки. Некоторые даже в цель – одна поцарапала мне плечо, другая снесла шлем доспехам у противоположной стены. Когда оседает пыль, я шагаю в комнату первым. Эш держит в вытянутой руке нейробластер, дуло подрагивает на уровне моей груди. За спиной у нее лежат вповалку восемь местных. Семь – живых.
Усталое сопение. Щелчки взведенных курков. Солдаты встали полукругом, ожидая приказа. До тошноты трещит голова.
- В лазарет, к нашим. Не бойтесь. Эти вас разве что покусают.
Я ухожу, чувствуя спиной ее взгляд. И не хочу оборачиваться.
Когда два оленя, сцепившись рогами так, что не распутаться, умирают от голода, кто из них победил?
***
- Ты на человека не похож!
- А был?
- Был.
И снова тишина. Слышно, как соплю я, и с легким присвистом дышит Эш. Простудилась?
Прежде чем прийти к ней, я полчаса мыл руки. Мне казалось, они пахнут кровью. Поклялся на ближайшую неделю завязать со стимуляторами.
Как это по-варварски: захватил замок, земли, женщину, разве что не посидел на фамильном графском стуле. Мы одни. Ей не надо торопиться домой. Она моя. За это расплатились двадцать пять барраярцев и семеро моих солдат. Ненавижу долги.
Каждому из нас есть что сказать. Поэтому мы молчим. У души тоже бывает болевой шок, его крайнюю степень называют сумасшествием. Если кажется, что мир сошел с ума, значит, сошел скорее всего ты.
Мы говорим о маринованных грибах, купании голышом, воздушных змеях и лошадиных носах. Взахлеб, нарочито размахивая руками и улыбаясь.
Потом снова обрываемся на полуслове и обнимаем друг друга. Ночь, похожая на сон. Такая же обрывочная, болезненная и непонятная. В вязкой череде событий ты ищешь правду. А потом уже не пытаешься.
Не можешь быть со мной, просто будь. Шепчу это и получаю подзатыльник. Стоит ли расценивать его как “куда я денусь?”
Лист, плывущий по течению – гниет. Лист, застрявший в развилке – сохнет. Если ветер сорвал – выбор невелик. Но до последнего веришь, что полетишь.
***
Сегодня для меня в этой войне поставлена точка. Я не знаю, какое решение через неделю пришлют из штаба генералу Йеннаро. Он готов мстить, даже если ему не дадут оружия и придется плеваться в местных ядом. Глупо, не замечая сломанного об орех переднего зуба, упрямо сжимать челюсти. Но, как бы дальше ни сходила с ума моя родина, я должен сойти с этой карусели первым.
Причина такого решения – сама по себе бунт. Еще немного, и мои мысли пропитаются дешевым пафосом ниспровергателя устоев. Очень хочется себя оправдать. Две трети нашей философии указывает на жгучее желание сравняться с богами. Творить и перекраивать мир. За экспериментами они упустили маленькую деталь: право выбора для своих созданий и право на жизнь для созданий чужих. Даже в идеально составленном саду попадается сорняк. За пышными кустами азалий и ровным рядом нарциссов упрямый стебелек пырея тоже тянется к солнцу.
Я пришел поздним вечером, но Эш еще не спала. Она смотрела в окно и мяла в руках край шали. Видимо давно – одну из кистей совсем растрепала, на полу валялись нитки. Смущена и растеряна. Напугана. Но очень странно. В том, как Эш молча обняла меня, прижимаясь щекой к груди, не было безнадежности. Скорее нерешительность.
Наконец едва слышу ее голос:
– Помнишь, мы как то говорили? Так вот... у нас... получилось.
О чем? За две недели, как я здесь и вижу ее каждую ночь? За то время, пока мы встречались кое-как в домике смотрителя? Мы не говорили разве что о принципах работы скачкового двигателя. Я не сразу вспомнил тот разговор, один из первых. О том, откуда берутся дети.
Условие задачи: мужчина, уверенный, что женщин без контрацептивных чипов не бывает, помноженный на женщину, пять лет считавшую себя бесплодной. Ответ: в данной системе координат задача решения не имеет.
Во взгляде Эш читалась тревога. Приняла мое удивление за недовольство? Я обнимал ее, с глупым суеверным трепетом проводя рукой по животу. По-варварски. Нелепо. Опасно. Волшебно.
Этой ночью, пока Эш дремала у меня на плече, я придумал, как вывезти ее с планеты. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы приказали отступать. Тогда не придется выбивать увольнение. Хотя с последствиями контузии и это не проблема, любой врач подтвердит, что с такой головой мне надо отлежаться.
Все почти закончилось. Или только начинается?
Кисть устало кладет художник.
Поздняя осень в саду.
Две фигуры бредут осторожно
По озерному льду.
Нас рисовали акварелью
На слишком тонком листе,
Но если треснет лед, то я верю,
Что пройдем по воде!
Этой земле от себя оставим
Лишь на воде круги,
Только прошу тебя, заклинаю -
Не отпускай руки!
***
Барраяр отомстил мне. Вывернул душу наизнанку и запустил в нее сапогом.
Я был в штабе, и за эти проклятые сутки в поместье пробрались партизаны.
Дежурного по КПП расстрелял. Легче не стало. Сначала граф бросил ее в безнадежном бою, а потом решил вернуться и забрать? Поймал себя на мысли, что готов на этот их местный поединок чести. Плевать, на каком оружии.
Я ищу ее четвертый день. Проще найти в песке пляжа бусину. Ухожу в лес с отрядом солдат сам. В штабе решили, что у меня украли коды доступа к системе связи, и на всякий случай их поменяли.
Вечерами чищу оружие. Делаю полный комплекс упражнений. Разбил кулаком косяк двери. Полночи приколачивал новый.
Воображение шатает от ужасов к глупостям. А взять себя в руки не легче, чем сжать в ладони горячую картофелину.
Я ее найду. Отставить остальные мысли.
***
Из раскрывшегося медальона, который леди Лорена нервно теребила в руках, выпала на пол темная прядь волос. Она подняла ее и стала аккуратно сворачивать в кольцо. Волосы были непослушные и постоянно растрепывались.
- Ну что, покорил Барраяр? Или все-таки он тебя?
На экране комма по-прежнему мерцали торопливые смазанные буквы. Последняя страница была размашисто написана стилусом от руки.
Снова вечер сумрачный подкрался.
Под твоим окном полоска света.
Я между мирами потерялся,
Вот бы навсегда остаться в этом...
Стать бы для тебя дождем и ветром,
Кленом у окна и певчей птицей!
Но чтоб быть с тобою до рассвета,
Можно тебе разве что присниться.
@темы: Цетаганда, гет, таймлайн: Первая Цетагандийская, Фанфики
-
-
13.03.2014 в 12:04Очень светлый и грустный текст. И он, как мне кажется, даже не столько про роман оккупанта и местной, сколько про человечность и антивоеннный.
-
-
13.03.2014 в 15:47стихи в конце тронули до слез.
очень грустно, но как-то правильно, как будто иначе и не могло быть.
Огромное спасибо автору.
-
-
13.03.2014 в 22:27-
-
14.03.2014 в 10:37-
-
14.03.2014 в 11:06-
-
15.03.2014 в 15:22-
-
14.02.2018 в 19:56