А кому работу? ;)

Команда Барраяра ищет на ЗФБ флэшера. Сложность задачи: средняя, концепт интересный. Период работы: ориентировочно октябрь-ноябрь.
Писать мне в умыл, там же будут и подробности.

@темы: WTFC

---

Новый перевод: "Принадлежащий тьме и утренним рассветам"

Название: Принадлежащий тьме и утренним рассветам (Of night and light and the half light)
Автор: callmecasandra
Переводчик: jetta-e
Слэш, NC-17, элементы БДСМ. Грегор Форбарра/Анри Форволк. Романс и херт-комфорт
Мини (~2200) слов
Саммари: мечты о несбыточной военной карьере, крепкая дружба и легкая склонность к БДСМ-практикам творят чудеса.
Взято с fanfics.me/fic118626

*
Если по правилам, они оба должны были бы носить кубики мичманов, но по взаимному согласию произвели себя в лейтенанты.

Когда Грегор впервые поделился с Анри своей фантазией, то ощутил себя не идиотом, как того боялся, а скорее... точно на исповеди. И сначала в придуманном им не было ничего особенно сексуального. Это и неудивительно. Оба просто мечтали о службе, в которой им было отказано.

После военного столкновения в Ступице Хеджена Анри начал испытывать зависть даже к Грегору, как ни мал был тот риск, которому он позволил себе подвергнуться. А Грегор, в свою очередь, чувствовал необходимость оправдаться за все свои злоключения — которые он, разумеется, навлек на себя сам, хотя в самом худшем уже признался Анри — в попытке сделать так, чтобы между ними не оставалось недомолвок.

Это сработало. С жестокой честностью он рассказал Анри и про шоковую дубинку, и про реакцию Майлза.

Лицо у Анри сделалось расстроенным, но совершенно понимающим. И, поскольку честно было обменять один секрет на другой, он рассказал Грегору, о чем фантазировал в юности и позже, когда уже знал, что настоящая военная карьера ему не светит. Как мечтал, что принесет императору офицерскую присягу и будет хранить ей верность в любой опасности, во мраке и в самой смерти.

Грегор тогда только усмехнулся. Его фантазии были схожими, разве что он никогда и не пытался воплотить их в жизнь. Да и за кого он мог бы умереть, в конце концов? Император, гибнущий за свою империю — хотя это романтично, но при том и маловероятно. И сопряжено с крайне неудобными обстоятельствами, поскольку тот уровень политического хаоса, который может подвергнуть его жизнь опасности, Грегор представлять не желал. Даже в фантазии.

За годы дружбы они не раз делили одну постель на двоих: будучи пьяными и возбужденными, в поисках утешения, соскучившись или просто из обычного чувства товарищества. Но именно Анри, которого почти все считали пагубно лишенным воображения, пришел к мысли переспать ради утоления желания.

Пока Анри делился с ним этой идеей, Грегор возбудился от одних только его слов.

Хотя сейчас его пробрала нервозная дрожь. Они стояли друг напротив друга, оба одетые в зеленую военную форму (поскольку ни у кого из них не было ни полевого камуфляжа в запасе, ни возможности его добыть без лишних вопросов). В своих зеленых мундирах с лейтенантскими нашивками, слегка нервничающие — Грегор видел слегка перепуганное лицо Анри и понимал, что там как в зеркале отражается его собственный страх — они наверняка походили на двоих попавших во вражеский плен молодых офицеров, которым ничего хорошего ждать не приходится.

Кабинет Анри после перестановки мебели сошел за вполне убедительную камеру для допроса. Черный пиджак из его гардероба должен был изобразить китель следователя. Они собирались меняться ролями, и сейчас оба задумчиво разглядывали этот костюм.

— Итак, — начал Анри, чей голос был сейчас спокойнее, чем выражение лица. — Кто из нас будет за следователя первым?

Грегор точно знал, что первым должен быть он, хоть в голосе Анри и звучало скрытое предложение вызваться первым. За это он любил своего друга еще сильней. Но было бы слишком просить верного Анри причинить ему вред, еще не получив убедительных доказательств того, что эта игра обоюдна и желанна обоим. Странно, но знание, что он будет первым, успокаивало Грегора. Это он, если уж на то пошло, намерен мучить Анри, дойдя до самых пределов или даже задавив свой страх быть... Нет. Сегодня вечером он не хочет об этом думать. Их желание взаимно. Они собираются сделать это друг для друга.

— Давай я, — коротко отозвался он.

Анри прикусил губу. Грегор стянул зеленый китель и облачился в черное. Его друг кивнул, подавая бессловесный сигнал, что готов.

Грегор глубоко вздохнул и превратил свое лицо в бесстрастную маску.

— Разденьтесь, лейтенант, — приказал он лаконично. — До пояса.

Он оценивающе наблюдал, как Анри исполняет приказ. Его мускулы так соблазнительно играли под кожей.

— Дайте сюда ваш ремень, — добавил он, когда тот наклонился, чтобы повесить рубашку на спинку стула. Лицо Анри вспыхнуло. Грегор мрачно улыбнулся, не разжимая губ. Анри вытянул ремень из шлевок и вручил ему, глядя глаза в глаза.

Грегор не отступил: перехватив его запястья, он связал ему руки спереди и приказал.

— На колени, лейтенант. Лицом к стене.

Анри развернулся, исполняя приказ. При этом зрелище у Грегора быстрей застучало сердце. Даже на коленях, в этой глупой игре, тот выглядел по-форски гордым.

Грегор снял собственный ремень и взвесил в руке, оценивая. По здравому размышлению оказалось, что кабинет Анри в бывшей темнице вполне антуражен, но не лучший вариант с практической точки зрения. Грегор чуть не доставал макушкой до низкого потолка. Широко размахнуться и ударить ремнем у него не получится. Надо как-то по-другому — из-под руки или сбоку?

Первый удар был пробным. Грегор аккуратно постарался не зацепить концом ремня себя самого. Обрушив удар на Анри, он невольно поморщился: вышло сильней, чем планировал для первого раза. Хотя Анри принял его как надо: единственной его реакцией был резкий вдох. Грегор не хотел его мучить; хотя нет, неверный выбор слов — мучить он как раз хотел, но не хотел навредить, а, напротив, дать Анри осязаемое основание не щадить самого Грегора, когда они поменяются ролями.

Он нанес еще три удара, стараясь тщательно следить и за собственной техникой, и за реакцией Анри.

Когда Грегор остановился, Анри уже дышал чуть тяжелее — но лишь самую малость.

— Лейтенант, нет никакой необходимости продолжать и дальше это... неприятное занятие. Дайте мне коды, которые я желаю получить, и все закончится.

Анри, которого учили в Академии, как вести себя на допросах, не ответил ни слова. Грегор подавил порыв наклониться к нему и поцеловать; одна его коленопреклоненная поза уже казалась Грегору возбуждающей. Вместе этого он без всякого предупреждения нанес еще один удар ремнем, на сей раз чуть с большей силой. Анри судорожно втянул в себя воздух, а Грегор, к которому пришло немного уверенности, быстро прибавил к первому удару еще два.

— Нет, лейтенант? — переспросил он. Никакого ответа. Еще три удара, такие же жесткие, как предыдущий. Счет дошел до десяти. Ни один из двоих понятия не имел, сколько ударов требуется, чтобы достигнуть их цели. Спина Анри там, где прошелся ремень, была уже вся красная, но под ударами тот, похоже, держался стойко. В старые времена в армии нормой для наказания считалась пара дюжин ударов настоящей плетью. Грегор решил остановиться на двадцати, но был готов прекратить, если покажется, что они зашли слишком далеко.

Грегор пять рад подряд хлестанул его ремнем по спине, так же сильно, но в более медленной последовательности, так, чтобы уделить больше внимания реакции Анри на каждый раз. К последнему разу тот тяжело задышал. Похоже, он рассчитывал, что после первых трех Грегор даст ему еще одну передышку.

— Ох, лейтенант, — заговорил Грегор снова, прибавив в голос насмешки, — ваш стоицизм не принесет вам того, на что вы рассчитываете. В конце концов вы сломаетесь, знаете ли. Все ломаются. К чему попытки, если в конце вас ждет неизбежный проигрыш? Молчание вас ни от чего не спасет. Дайте мне коды.

— Никогда, — выговорил Анри тихим, страстным шепотом, уязвившим Грегора прямо ниже пояса.

Грегор стегнул его снова — еще сильней, и четыре раза подряд клал удары один за другим все ближе к тому месту, с которого начал. Когда они достигли счета двадцать, Анри дышал со всхлипами, и спина его была вся красная — от нижних ребер до плеч.

— Ладно, лейтенант, — произнес Грегор тихо. — Если вы не дадите мне коды, может, это сделает ваш напарник?

Анри прошипел что-то сквозь зубы, и Грегор улыбнулся, хотя от тревоги у него сводило под ложечкой. Он отнюдь не был уверен в своей способности вынести избиение с той же стойкостью, что и его друг.

Однако он бросил ремень на стул и стянул черный пиджак. А потом, опустившись на колени перед Анри, принялся разматывать кожаный ремень, стягивающий его запястья. Грегор заглянул Анри в лицо — тот был словно в легкой эйфории, смешанной с гордостью. Он заслужил эту гордость, подумал Грегор, поцеловал своего любовника в губы и помог ему подняться.

Анри отпил несколько глотков воды, натянул футболку через голову. Грегор протянул ему пиджак — молча, но не устояв, чтобы не встретиться с ним глазами.

Анри небрежно застегнул пиджак.

— Раздевайтесь, лейтенант, — эхом повторил он и улыбнулся.

Грегор развязал галстук и с безразличным видом стянул рубашку и футболку, все это время глядя поверх плеча Анри.

— Лейтенант?

Грегор услышал насмешку в голосе Анри и не удержался — скользнул взглядом к его лицу.

— Я сказал, раздевайтесь.

Грегор довольно глупо заморгал. Разумеется, положение изменилось, ему теперь не придется волноваться о быстром переодевании. А обнаженными они видели друг друга и раньше. Он заставил себя медленно, хоть и не без неудобства, снять ботинки с носками, затем, выпрямившись, сглотнул и расстегнул ширинку форменных брюк, стягивая их вместе с бельем одним движением. Так проще. Он бросил одежду на стул и запретил себе испытывать смущение.

— Руки вперед, — приказал Анри.

Грегор протянул ладони, уже сложенные вместе. Он снова смотрел мимо Анри, поверх плеча, в стену, как того и требовал устав.

— Повернитесь и встаньте на колени.

Подавляя дрожь, Грегор повиновался.

Первый удар Анри нанес без предупреждения. Он сопровождался глухим хлопком, а не тем звонким щелчком, которого Грегор ожидал. Ему вторил раздавшийся за спиной Грегора звук воздуха, досадливо и резко втянутого сквозь зубы. Должно быть, ремень повернулся в воздухе, ударив ребром, а не плашмя. А шипение было словом «извини», которое Анри чуть не произнес и пресек в самом зародыше.

Второй удар он нанес уже превосходно, и болезненно оказалось именно так, как Грегор того и ожидал. Теперь настала его очередь шипеть сквозь зубы. Анри ударил его пять раз подряд, прежде чем снова заговорил.

— Я могу продолжать еще достаточно долго, лейтенант. А вы не сможете. В конце концов порка сломит вас. Обязаны ли мы с вами пройти всю процедуру до конца? Вы выдадите коды так или иначе, лейтенант. Вам следует сделать это, пока вы еще способны ощутить разницу.

Они заранее придумали эти самые коды — два набора. Один был «настоящим» и немедленно стал бы стоп-словом для их игры, хотя они оба знали, что не станут к нему прибегать. Другой был «фальшивым», в игровой реальности означавшим, что допрашиваемый пытается запутать следователя, а в настоящей — что тому надо слегка притормозить. «Что за странная смесь романтики и прагматизма у нас в голове», — подумал Грегор.

Но времени на абстрактные размышления у него особо не было. В ответ на его молчание Анри нанес очередной удар, на сей раз более жестокий. Грегор задохнулся от жалящей боли. То ли Анри действительно полоснул его сильней, то ли удар ощущался острее, поскольку был не первым. А за ним последовали еще четыре, такие же жесткие; Анри был определенно пунктуален в подсчете.

— Лейтенант, могу вас заверить: будете упорствовать, для вас это очень плохо кончится. Вы испытываете мое терпение. Вам не захочется увидеть, что случится, когда оно иссякнет.

При этих словах Грегор неподдельно вздрогнул. Анри в своей роли оказался на удивление убедителен.

Еще одна очередь из пяти ударов. Грегор с трудом заставил себя их стерпеть. Пятнадцать. Остановится ли Анри на двадцати? Наверное, да. Для этого есть масса причин. Но он сам не мог понять, тревожит ли его или возбуждает перспектива, что тот не остановится.

— Подумайте хорошенько, лейтенант. Молчание вас погубит, — снова заговорил Анри. Его голос был как черный бархат: мягкий, глубокий и мрачный. — С каждой минутой вы делаетесь все менее полезным для нас. И если вы перейдете грань, у нас не останется причин сохранять вам жизнь.

Боже правый, Анри в Казначействе зарывает свой талант в землю! Представление у него получалось потрясающее. Только сложно решить, стоит ли тому применить свои способности в театре или в недрах СБ.

— Нечего сказать? Жаль.

Еще четыре удара подряд. Только четыре. Грегор все еще сжимался в напряженном ожидании пятого, когда Анри снова заговорил:

— Ваш последний шанс, лейтенант. Спасти вашу собственную жизнь и жизнь вашего товарища.

Грегор так тяжело дышал, что с трудом мог бы хоть что-то выговорить, и, кроме того, что на это вообще можно было ответить? Он лишь молча потряс головой.

Последний удар ремня был... ну, может, "ужасный" — слишком сильное слово, но свирепым он определенно был. Грегор беспомощно хватал ртом воздух. Но едва он сумел справиться с болью, Анри уже опустился перед ним на колени. Обтянутый футболкой красивый торс был прямо у Грегора перед глазами. Грегор крепко поцеловал Анри, и тот ответил на поцелуй, еще не успев расстегнуть стягивающий руки пленника ремень.

Едва освободившись, Грегор помог Анри стянуть с себя одежду — куда быстрее, чем обычно.

Это было последней частью их общей фантазии: обреченные на смерть юные лейтенанты лихорадочно пытаются утешить друг друга в одной последней вспышке перед наступающей тьмой. «Мы действительно принадлежим к психически нездоровой культуре», — подумал Грегор. Нет, не время думать; он отбросил мысли, опускаясь на пол камеры; слава богу, много лет назад кто-то постелил здесь ковер. Анри лег рядом, они оказались лицом к лицу. Что будет дальше, они никогда не проговаривали прежде, и сейчас совершенно внезапно, Грегора охватило нетерпение. Он стиснул в ладони член Анри — такой же твердый, как его собственный, — и принялся резко двигать рукой. Анри на мгновение прикрыл глаза и тут же подал бедрами вперед, не в силах скрывать, как отчаянно он возбужден. А затем впился поцелуем в губы Грегора, прежде чем сомкнуть пальцы на его члене в качестве ответной любезности.

Грегора как током пронзило это прикосновение, чуть не заставив сбиться с ритма. Они целовались взасос — мокро, непристойно, послав все к черту. Фантастично. Еще несколько секунд они дрочили друг другу, и Грегор нашел себе силы оторваться от губ Анри, понимая, что, как и он сам, тот вот-вот кончит.

— Царапни меня, — попросил он. В голове было пусто, все придумки насчет изысканной совместной фантазии улетучились. — Просто поскреби ногтями спину.

Он почувствовал на своей щеке, как удивленно дрогнуло дыхание Анри, но просьбу тот выполнил: и тут Грегор сам себя удивил, кончив, едва ногти любовника прошлись по его горящей спине. Наверное, он удивил и Анри, потому что тот излился ему в руку какую-то секунду спустя.

И они какое-то время лежали на ковре рядом, просто касаясь друг друга.

Этого им было достаточно.

@темы: переводы, Буджолд, Грегор, таймлайн: правление Грегора, Фанфики

---

рисунки из интернета

Катерина Форкосиган

(с) twinkonthebrink

Грегор Форбарра

(с) heckofabecca

@темы: Грегор, Рисунки, Катриона

---

Цикл "Шаткое равновесие" (A Precarious Balance)
Автор: icarus_chained
Таймлайн «Осколков чести» и «Барраяра». AU, в котором чип вызвал у Саймона определенные способности психики плюс к тому, что описано в каноне.
Переводчик: Altra Realta
Переведено для команд Army forces и Barrayar на WTF 2018

Название: Неустойчивый баланс (Imperfect Equilibrium )
Мини (~2600 слов), джен, PG-13, драма
Персонажи: Саймон Иллиан
Саммари: Безумие не было единственным побочным эффектом чипа памяти. Сострадание или помешательство — слабости, которые он позволить себе не мог; но безумие помогало ему оставаться в живых и со временем перестало бы быть слабостью...

*
Их свели с ума — всех, с кем Саймон оказался на веселой прогулке по неизведанной территории. Чип превратил их в безумцев, но этому, если честно, не удивился никто. Безумие не было единственным вероятным побочным эффектом экспериментальной модификации мозга. Частота отказов чипа — да, ужасала, но неожиданностью она не была.

Других побочных эффектов было более чем достаточно, и о них Саймон старался не думать вовсе. Они были слишком чудовищны, может быть, даже фатальны, и он считал, что их стоит замолчать как факт.

В этом была какая-то ирония, и Саймона не покидала мысль, как настолько безжалостная, беспристрастная вещь, как чип, могла породить столь непрактичное, эмоциональное и преходящее сопутствующее изменение. С одной стороны — последовательная, с другой — противоположная реакция, так можно было бы выразиться, хотя выражаться и вообще произносить что-либо вслух на эту тему было просто неразумно. Побочный эффект — сбивчивый и кошмарный.

В первые бесконечные несколько дней Саймон действительно думал, не спятил ли он. А что испытывали остальные? Тот же туман, тот же шквал ощущений? И ту же пропасть, зияющую, пугающую, между этим шквалом ощущений и чем-то еще — четким, непредвзятым, просто воссоздающимся в памяти. Чип был сам по себе страшной штукой, он перекрывал мысли Саймона, странным образом дублировал память. А побочные видения были отчетливы, бесконечны и беспредельны, и они только и ждали, чтобы сожрать целиком. Чтобы свести человека с ума, достаточно было одного только чипа, а побочный эффект поначалу казался лишь довеском к нему. И только после того, как Саймон начал восстанавливаться, после того, как он понял, как каждый раз изолировать эти странные ощущения, он осознал, что они — что-то отдельное.

По крайней мере, он об этом подумал. Он до сих пор не отрицал возможность, что это просто безумие, фантомы, порожденные усложненным, измененным мозгом, которому удавалось функционировать довольно неплохо, несмотря ни на что. Может, функционировать мозг мог не вполне эффективно, но если это была иллюзия, то насколько она глубока, и достучится ли что-то из внешнего мира в конце концов до обоих: до Саймона и до чипа.

...Скорее всего, с ним все давно бы решили, разумеется, именно так и никак иначе, если бы он сказал хоть кому-нибудь об этой проблеме — если это было вообще проблемой. Но он не говорил, не мог, трусил, окончательно и бесповоротно. Он просто не мог.

Ощущения имели структуру. Они были странными, эфемерными, но при этом в них был смысл. Саймон заметил это почти с самого начала — или чип заметил? Но нет, все же не чип. Было похоже, что чип вообще не регистрировал этот конкретный поток данных. Никогда не регистрировал. Но эти мысли-образы появились вместе с чипом, взаимодействовали с чипом и выстраивались с чипом в одну систему. Доступ к чипу давал интересный эффект: он возвращался в мыслях от текущих ощущений, необходимых для взаимодействия с одинаково ярко запавшими в память ощущениями прошлыми, а в промежутке, зависая между двумя временными рамками, разум был свободен для анализа и не связан ни с прошлым, ни с настоящим. Именно там, на полпути, призрачные ощущения впервые начали обретать смысл.

Это были эмоции. Или, может быть, мысли, но Саймон не был в этом уверен полностью. Может, было немного от мыслей, немного от эмоций, может, нечто среднее между тем и другим. Он называл это «эмоциями» для простоты, потому что он чувствовал. Это были эмоции, и были они не его.

Это было сумасшествием, разумеется, вот единственное — какая ирония! — разумное объяснение. Пусть не полная дезориентация, но пугающий эффект измененного мозга, который изо всех сил пытался сработаться с вживленным чипом. Худший из видов фантазии: представить, что ты каким-то образом понимаешь, что чувствуют другие, что они думают, — не путем рационального анализа, изучения поведения, языка тела или минутного выражения лица — все это вещи, поддающиеся разуму, — а это... словно висело в воздухе как пар, закручивалось вихрями, текло вокруг тех, кто его порождал. Сквозь стены, сквозь двери. Пресловутое «шестое чувство», ставшее реальным из-за случайного короткого замыкания в процессе установки чипа. То ли вымысел, то ли сумасшествие, доказательства поврежденного или плохо взломанного мозга... Так должно было быть.

Было еще кое-что... Совпадение. Каждый раз находилось какое-то соответствие. Да, конечно, если заблуждение имеет глубокие корни и истинно, так и должно было быть. Так что это имело смысл. И все же Саймон мог влиять лишь на входящую информацию. Он чувствовал, что чувствует, а позже эти чувства совпадали с тем, что он узнавал рациональными способами, честной, беспристрастной, безжалостной памятью. Все подходило. И все совпадало.

Поначалу в поле действия чипа один за другим оказывались медсестры и врачи, ухаживавшие за добровольцами. Вокруг были вспышки жалости или скуки, или теплой материнской заботы. У этого были дети, как Саймон узнал позже. А этот потерял сына. Иные вспышки были тоже. Острая и хищная похоть в одном неприятном случае — не имевшем к Саймону отношения. Я оказался не во вкусе того доктора, подумал Саймон, но все равно ощущение было слишком острым. Через стены чувствовался другой человек: мичман Кевран в палате напротив — его пугающий, расплывчатый, запутанный страх. Это открытие выявило кипящую, непримиримую ярость, ее отметил и чип, и другое чувство. Врач, по-матерински заботившаяся о пациентах, проходила сквозь ауру своего похотливого подчиненного, словно плазменная дуга через тонкую бумагу. И это одинаково и приносило облегчение, и пугало, и пробуждало чувство вины. Кевран зашел уже слишком далеко, чтобы правильно все понять. Чип, разумеется, но не только он. Если бы Саймон мог сказать... но что он мог сказать? Он ничего особенного не видел и не слышал, всему свидетелем был только чип. Саймон лишь чувствовал, и то — если он это себе не навыдумывал, а осознавать стал слишком поздно.

Были и другие, более тревожные вихри. Младший доктор, смутное ощущение ее жадности, ее обаяния, ее скупости, распознавание подслушанных обрывков разговора, информация, гуляющая по рукам, намеки на деньги. Это случилось потом, когда лишь Саймон и еще трое выживших остались явно в здравом рассудке, что давало надежду на продолжение эксперимента. При этом присутствовали люди Негри, спокойные, бесстрастные, извечно холодно-подозрительные. Вскоре после этого доктор исчезла. Вихри. Нити. Проходящие, но такие реальные. А быть может, еще паранойя. Наваждение. Но реальное, реальное даже тогда.

Со всем, что Саймон знал сейчас о Негри и Эзаре, он искренне считал, что даже самое параноидальное заблуждение насчет его невиновности тогда не могло бы поколебать их представление о мире.

Именно паранойя, ощущение страха и того, что за ним наблюдают, безжалостная потребность в результатах сначала не позволили ему рассказать о своей проблеме. Из того, что он понял с самого начала, безумие его товарищей было... чем-то явным. Бессвязная речь, в некоторых случаях — слова и фрагменты предложений, образующиеся без всякого смысла, поскольку разум беспомощно метался между временными рамками. Долгие паузы, когда они забывали отрешиться от резкой точности памяти. Окончательное молчание, так как рано или поздно они там застревали навсегда. Этот процесс было несложно отследить, по крайней мере, в строго физиологическом смысле. Это было нетрудно заметить. Саймон надеялся, что в отсутствие этих симптомов его проблема, чем бы она ни была, все еще не являлась его концом. Он был достаточно вменяем, чтобы оставаться в настоящем. Он смог разграничить память и реальность. Он мог наблюдать за своим окружением, думать, отслеживать, судить. Принимать решения, пусть даже сомнительные. Этого было достаточно, чтобы претендовать на здравомыслие? Ему пришлось на это надеяться. Он и надеялся.

Саймон хотел оставаться в здравом уме. Не только из чувства долга — к тому времени, рассчитывая на успех эксперимента, он полагал, что будет полезен своему императору, — но также и из чистого инстинкта самосохранения. Саймон хотел избежать путаницы, страданий, возможной кататонии, которую он чувствовал вокруг себя. Он хотел избежать воющего отчаяния и резкого шока и — самоубийства, которое совершили двое участников эксперимента. Это вызывало отвращение, а с учетом проблемы — того самого чувства — было просто невыносимо. Саймон шарахался от всего этого, в шоке цепляясь за здравомыслие упертым, будто железным, перепуганным инстинктом. Он хотел жить. Он хотел оставаться в здравом рассудке. Он хотел быть полезен.

Он хотел не исчезнуть, как эта несчастная жадная докторша. Как те, кто скользнул в кататонию. Как неудачники и предатели вокруг него. Он чувствовал пристальную подозрительную слежку, куда более пристальную, чем любой возможный чип. Он чувствовал, что из сети исчезают звенья, и в ней образуются дыры. Он хотел этого избежать. Он хотел остаться в живых.

И по иронии судьбы чип спас его. Даже убив остальных, чип спас его. Чип — и его побочный эффект, и, возможно, их заслуга была в равной мере.

Чип и этот эффект уравновешивали друг друга, и в этом было все дело. Замечательное, кошмарное, захватывающе издевательское открытие. Схожие и противоположные реакции, удерживающие несовершенное, но функциональное равновесие внутри головы. Они уравновешивали друг друга и вместе сохраняли Саймона в основном адекватным. Этого было достаточно для работы, достаточно для того, чтобы оставаться нужным. Достаточно, чтобы остаться в живых.

Чип не регистрировал то, другое чувство. Оно было как запах или вкус — лишь ощущение текущего момента. Оно проводило черту между воспоминанием и настоящим временем. И чип, в свою очередь, подкреплял это туманное ощущение в своей кристально-четкой реальности. Саймон обнаружил это впервые, когда те двое покончили жизнь самоубийством. Короткая отстраненность, необходимая для доступа к чипу, создавала заслон, а четкий, регламентированный акт припоминания отодвигал бесформенный и ошеломительный ужас настоящего момента — или даже защищал от него. А еще чип обосновывал ощущения — холодная реальность доказательств, дающая некоторое пояснение расплывчатым первоначальным подозрениям. То, что Саймон чувствовал, было предупреждением, его память — напоминанием. Вместе они держали его в равновесии между прошлым и будущим, основанным на настоящем.

Саймон считал, что он получил преимущество, хотя свою роль оно сыграло гораздо позже. Не было лучшего случая, чем пламя предательства, войны и смертей, чтобы объединить предупреждение и напоминание. Не лучшая возможность, но и не худшая. За эти подарки и эти проблемы ему пришлось заплатить до того, как он их получил, и заплатить сталось в избытке и Саймону, и всем окружавшим его.

Но ему спасли жизнь. Его предупредили, дали инструменты. Сделали полезным, а потом — и способным помочь. Саймон думал так, по крайней мере, ему нравилось думать так, он должен был на это надеяться. Но то, что он оставался жив, было неоспоримо.

Он держал свою проблему в секрете все время, а потом это просто вошло в привычку. Сперва Саймон так делал в надежде выглядеть нормальным — из трусости, инстинкта самосохранения, не больше и не меньше, и, как он полагал, оправдания у него не было. С тех пор он чувствовал подозрения Негри. Нечто огромное и пугающее — в душе императора Эзара, его отчаянную, стальную, непобедимую волю. Нет, паранойя имела под собой основания. Саймон, возможно, не умер бы, если бы об этом узнали, но он чувствовал и лорда Форкосигана — прежде чем Эзар и Негри покончили с ним. Саймон чувствовал, как его использовали и тем самым уничтожили. Какую пользу Эзар и Негри могли извлечь из дара Саймона, интересно? И какая часть его личности сумела бы это пережить?

Возможно, он не имел права от них ничего скрывать, несмотря ни на что. Он обещал служить им верой и правдой. Но это — другое, бесформенное — то, что он чувствовал, говорило, что они были чем-то... чем-то иным. И лорд Форкосиган — он тоже был чем-то иным. Можно принести в жертву жизнь, и совсем другое — принести в жертву душу. Можно ли ей поступиться так же легко? Боже, Саймон не знал, и он все равно не сделал бы этого. Совесть или трусость — часто почти невозможно сказать, в чем разница. Поступить еще проще — уйти от ответа. Возможно, это не имело значения, в конце концов, и был ли Саймон прав или нет, факт остался фактом: он все сохранил в тайне.

Ему это все-таки удалось. Эта чудесная причуда судьбы — чип и вызванная им проблема помогали и взаимодействовали, как и всегда. Чип не регистрировал данные побочного эффекта, даже при насильственном воспроизведении записанного он не мог выдать эту улику. Даже если Негри, возможно, что-то и заподозрил, имел конкретные основания, у него не было никаких доказательств. Саймон позаботился о том, чтобы не реагировать открыто на подсказки своего дара, независимо от интенсивности. И снова: совесть или трусость, — но Негри ждал неоднозначных доказательств или, по крайней мере, более обоснованных подозрений. Был еще мичман Кевран, но что он мог сказать? Могли бы вообще поверить Кеврану, если бы он даже и попытался? А он ведь и не пытался, ни разу, или, может быть, иногда притворялся.

Иногда Саймон хотел, чтобы все в самом деле было неправдой. Иногда он надеялся, что это иллюзия, или хотел, чтобы это было так. Чтобы он мог это выключить, сбежать, наконец. Отвратительные самоубийства. Террор Эзара. Фатальный удар, нанесенный лорду Форкосигану при Эскобаре. Но Зерг, Форратьер, Ботари, Эскобар. Но огонь, предательство и смерть. Но Карин, мичман Кевран — в общем, не сосчитать. Всего этого было так много, а чип давал столько комфорта. Нет, так не должно было быть, должно было быть наоборот, и иногда так и было — но некоторые вещи запечатлевались с слишком кристальной четкостью. Чип мог сам по себе свести человека с ума, хотел этого, ждал и — мог.

Но все же, все равно, они уравновешивали друг друга: память и его особое чувство. Его пара равных и противоположных проблем. Чип обеспечивал дистанцию от бесформенных кошмаров настоящего. Некие данные чип не регистрировал, не запоминал, и это было милосердно с его стороны. А чувство выдергивало его из бесконечной, слишком живой ясности прошлого. К ужасам настоящего — и радостям тоже. Сплетенная вокруг паутина, чувства живых людей, проносящиеся мимо него и тянущие Саймона следом. И он всеми силами цеплялся за здравомыслие. Треснувший разум, находящийся в несовершенном, но функциональном балансе. Чип и чувство удерживали Саймона в равновесии. Они держали его в здравом уме, насколько это было возможно. Насколько он мог на это надеяться.

Саймон не мог не думать, какая в этом всем была насмешка. Идеальная пара невозможностей, каждая из которых столь же безумна, как и другая, и только условное здравомыслие где-то между ними. Это было смешно, удивительно, мерзко. И это происходило с ним. Его проблемы, его дары. Его жизнь и его душа, его прошлое и его будущее.

Его секреты и его же выгода.

У него были причины молчать, и на самом деле их было много. Что бы он мог рассказать? Кто бы поверил ему? Для чего его стали бы использовать, если бы поверили? Смог бы он это вынести? Инстинкт хватал железными пальцами. Подозрение, паранойя. Вполне возможно, что все это — иллюзия. Обычная трусость. У Саймона были причины молчать — веские или как минимум правдоподобные.

Но иногда он смотрел на Эйрела. На Корделию. На Грегора. Он чувствовал их тем, другим чувством, и проверял их своей безжалостной памятью. И он задумывался. Это было бы фантазией. Это было бы безумием. Полным, полнейшим. Но Саймон иногда задумывался, смотрел на них и задавал себе вопросы.

Был ли он в здравом рассудке хоть когда-то. И не стоило ли безумие порой... того, чтобы рискнуть.

Название: Найди мужество сделать шаг (Gather Courage and Go Forth)
Миди (~ 6310 слов), джен, PG-13, драма, ангст.
Пейринг/Персонажи: Корделия Нейсмит-Форкосиган, Саймон Иллиан
Саммари: после нескольких недель наблюдения за Саймоном Иллианом Корделия вызывает его на разговор. У нее есть собственные опасения, собственные страхи, но она не ожидает, что все обернется именно так.

*
Корделии было необходимо поговорить с Саймоном.

Такая необходимость назрела давно, несколько недель назад или даже раньше: тревога и нерешительность в поведении Саймона значили, что ему есть что сказать, но приличия или благоразумие требовали очень хорошо подумать прежде, чем откровенничать. Время шло, Саймон так и не собрался с духом поступить разумно и — или — подыскать подходящий повод для разговора. Корделия приняла это к сведению, даже забеспокоилась, пусть и не так сильно, как следовало. До тех пор, пока не обратила внимание, в чьем присутствии выражение лица Саймона изменяется.

Саймон относился к Майлзу с опаской. Ему не нравилось быть с ним в одной комнате. Он хорошо скрывал... отвращение? Тревогу? Отрицать очевидное Корделия была не склонна. У Саймона было что высказать, он не любил находиться рядом с Майлзом, и, возможно, эти две вещи не были связаны, а возможно, что...

В свое время Петр преподал ей урок, жестокий и запоминающийся. Сейчас Корделия не собиралась оставаться в неведении. Речь шла о безопасности ее сына, которого она уже почти потеряла несколько раз и была не готова к новым потерям. Больше — никогда.

И, учитывая все обстоятельства, Корделия была намерена загнать Саймона в угол. Так, чтобы Эйрела не было рядом и не пришлось бы затрагивать непростые темы вроде клятв или верности, хотя бы в той мере, в которой это было возможно на Барраяре: здесь никогда не уходили от этих тем до конца. Корделия подловила Саймона, перехватила его при выходе из Имперской СБ и попросила уделить ей немного времени.

Она держала Майлза на руках: специально, сознательно. Он был такой крошечный, хрупкий, смотрел на окружающий мир любопытными, полными боли глазами, а Корделия смотрела на Саймона, следя за тем, какие эмоции появляются на его лице при виде Майлза. Или при виде ее самой, несущей Майлза. Саймон неотрывно смотрел на нее, как будто что-то осознавая, потом Корделии стало ясно, что он устал и готов повиноваться. Саймон безотчетно расправил плечи, словно собираясь отдать приказ о расстреле, затем всякое выражение исчезло с его лица, он наклонил голову и повернулся, готовый следовать за Корделией без единого возражения.

Она невольно взглянула на стоявшего рядом Ботари, но уже было поздно колебаться и давать задний ход. Она отнесла малыша в детскую. Саймон ждал в соседней комнате, пока она устраивала Майлза на дневной отдых: у него были проблемы со сном, и даже когда он совсем выматывался, ему не всегда удавалось уснуть. Ботари кивнул выходящей из комнаты Корделии и с непоколебимой, смертельно опасной решимостью занял позицию рядом с детской кроваткой. В прежние времена Корделию присутствие Ботари могло успокоить, но в прежние времена она не знала Барраяр настолько хорошо.

— Миледи, — очень мягко обратился к ней Саймон, как только закрылась дверь детской, и выпрямился по уставной стойке.

Она видела, как он при этом напрягся, а взгляд его помрачнел.

— Вы хотели меня видеть?

Корделия на секунду замялась, спросив себя, стоит ли с ним деликатничать. Саймон был молод, уже бывал неприкрыто оскорблен, и можно было бить быстро и так, чтобы нанести глубокую открытую рану. Ей было сложно решиться, в Саймоне все еще оставалось что-то наивно-щенячье, хотя со времен мятежа, с тех пор, как он принял на себя обязанности Негри, наивность уходила с каждым днем. Корделия не хотела ускорять этот процесс.

Но у нее был повод: ее сын, лежавший в соседней комнате. Майлз, вынужденный бороться за жизнь еще до того, как родился. Ради него ей приходилось совершать и более жестокие поступки, не стоило колебаться и сейчас.

— Это чувство вины? — спросила она наконец, подходя к Саймону медленно и осторожно. Он неуловимо вздрогнул, не изменившись в лице, и посмотрел ей прямо в глаза — невозмутимый, спокойный, только чрезмерно бледный. Сердце Корделии обливалось кровью, продолжать было бесчеловечно, но необходимо. — Этот страх перед моим сыном. Это чувство вины или что-то еще?

Саймон закрыл глаза — абсолютно недостаточный, безмолвный, неуверенный защитный прием. Руки он держал за спиной, так, что Корделия не могла их видеть, но она почти ощущала, как он стискивает кулаки. Казалось, что он буквально скрипит от напряжения, но мужества он набрался. После недель колебаний он наконец-то нашел в себе смелость говорить.

— И то, и другое, — Саймон на выдохе открыл глаза и взглянул на нее. — Чувство вины и еще кое-что, миледи. Но не страх. Не то, что вы думаете. Я клянусь вам, что я не хочу причинить ему вред. Я бы не смог.

Корделия почувствовала облегчение. Голос Саймона дрогнул, он не справился с чувствами, которые так старательно прятал, и она поняла, что все — правда, как она есть. Ей стало ясно, что Саймон имел в виду, потому что лгать он был не склонен. Он мог хранить молчание, увиливать, колебаться, уходить от ответа, но только не лгать. Он не хотел причинить Майлзу вред, не хотел, чтобы с ним что-то случилось. Ощущение облегчения оказалось сильнее, чем Корделия себе представляла. Сама мысль о возможном предательстве Саймона повергала ее в ужас: он был ее человеком, ее и Эйрела, он стал их человеком после Эскобара. Фордариан в той гражданской войне и так отобрал у нее слишком много, Корделия не хотела терять еще одного друга.

Саймон облегчения определенно не испытывал. Корделия, уже переведя дух, взглянула на него снова, но его лицо оставалось таким же бесстрастным, как и минуту назад, и взгляд был по-прежнему ледяной. Корделия снова ощутила нарастающее беспокойство, и на этот раз, уверенная, что Майлзу ничего не грозит, она беспокоилась уже за Саймона.

— Я вам верю. — Корделия позволила себе проявить человечность: протянула к Саймону руку, прикоснулась к его напряженной руке. — Я верю вам, Саймон. Вы сказали — не страх, но есть что-то еще. Расскажите. Вы давно хотите мне это сказать. Или, может, кому-то еще, но... неважно. Что мешает сказать сейчас?

Он снова закрыл глаза, чуть наклонившись к Корделии, и она не была уверена, что Саймон сам сознавал, что делал. Совершенно неуловимое движение, ничтожный перенос веса, заметить который было бы нельзя, если бы Саймон не напоминал сжатую пружину. Но Корделия все поняла, быстро, решительно стиснула крепче его руку, взяла его за другую руку и быстро подтолкнула назад, к креслу. Саймон чуть пошатнулся, удивленно раскрыл глаза, но сопротивления не оказал. Возможно, у него и мелькнула подобная мысль, но и только. Корделия спешно усадила его. Она как наяву увидела Ку, примеривавшего к горлу свою трость-шпагу, и не захотела, чтобы подобное повторилось.

— Ради бога, Саймон, — сбивчиво прошептала она. — Что бы это ни было, станет ли хуже, если вы расскажете мне, чем если вы продолжите молчать и жить с этим дальше? Вы сам не свой в одной комнате с Майлзом. Или со мной, если на то пошло. Не укладывается в голове, как никто не обратил на это внимания раньше, но что, что может вызывать у вас такой страх?

Саймон смотрел на нее бесконечно долго, и по его лицу нельзя было совсем ничего прочесть, только тело напряглось, как у человека, собирающегося спрыгнуть с обрыва. А затем, словно что-то внутри достигло пика и оборвалось, натяжение исчезло. Саймон откинулся на спинку кресла и отвернулся от Корделии, уставившись на стену детской. И казалось, он просто смотрел сквозь эту стену.

— Ему больно, — произнес он наконец тихо, голосом, полным муки. — Вашему сыну все время больно, так же, как больно и вам. Это уже не исправить. Ему придется прожить с этим всю жизнь.

Корделия осторожно выдохнула. Она ожидала чего-то подобного. Чувство вины, спросила она, а Саймон с ней согласился. Ожидание, впрочем, не уменьшило боль от услышанного. Саймон озвучил со всей жестокостью то, что ждет Майлза, — возможно, ждет, но скорее всего — ждет непременно. Корделия не собиралась сдаваться. Она боролась за себя и за Эйрела, за Ку, за Дру, за каждого, кто был там той кошмарной роковой ночью. Она боролась за Майлза, радуясь каждому его вдоху. Вряд ли был повод так же бороться за Саймона, но, возможно, просто настало для этого время. Он и так избегал ее достаточно долго.

— Да, — Корделия как отрезала, рубанула с плеча. — Ему постоянно больно, Саймон. И, вероятно, эта боль будет с ним в течение многих лет. Люди смотрят на него — барраярцы смотрят, и я знаю, что они думают. Мой свекор продемонстрировал это вполне однозначно. — Она тяжело, прерывисто вздохнула и выпустила руку Саймона. Он обернулся к ней и выглядел немного спокойнее. — Но он жив, Саймон, мой сын жив, он останется таким, он борется, пусть и за такую жизнь. Я тоже это вижу — каждый день. Он борется, улыбается, он живет. В этом есть своя радость, и она стоит больше, чем любая боль, которую он сможет мне когда-нибудь причинить. Вам нужно просто поверить мне, Саймон. В ту ночь мы все — все! — проиграли, но мы проиграли не всё. Мой сын жив, и этого мне достаточно.

Корделия знала, что это правда, пусть грубая, нелицеприятная, все ее существо кричало, что это правда. В глазах Саймона блеснуло что-то усталое, неуверенное, незаметное. Он чуть улыбнулся, но менее мрачным не стал.

— Я знаю, — сказал он тихо, на грани слышимости. — Я знаю, миледи. Я... я это чувствую.

Он словно произнес молитву или исповедовался и вложил в эти несколько слов куда больше смысла, чем они несли. Против собственной воли Корделия не нашлась, что сказать, стушевалась и посмотрела на него. Саймон высвободил руку, беспомощно повернул кисть ладонью вверх, а Корделия, не отрывая от него взгляд, все пыталась найти объяснение.

— О чем вы говорите? — осторожно спросила она. — Саймон, что вы имеете в виду?

Он закрыл глаза. Он выглядел пугающе молодым — голова откинута назад, горло обнажено, руки беспомощно покоятся на коленях. Молодой и одновременно невероятно старый. Барраярец. Как он есть.

— Я чувствую это, — сказал он наконец, глядя в сторону детской. — Я хотел сказать вам. Вам, миледи, и лорду Форкосигану. Эйрелу. Я должен был признаться еще несколько месяцев назад. Может, несколько лет назад. Я хотел. Я поклялся Эйрелу в верности, я слишком многим ему обязан, но я так ничего не рассказал ни Эзару, ни Негри. Я должен был, но не сказал. Я боялся. Теперь их нет на свете, и лорд Форкосиган... я должен был ему сказать. Я собирался. Как-нибудь. Как только бы нашел в себе силы. Пожалуйста, поверьте, миледи. Я собирался вам рассказать.

Он бормотал совершенно искренне, будто был под воздействием фаст-пенты — но Корделия все же надеялась, что это не так. Она поспешно, без глупого притворства, которое могло все испортить, присела перед ним и взяла его руки в свои. Ку, она снова вспомнила Ку и не могла позволить Саймону зайти так далеко.

— Ты уже рассказываешь мне, — сказала она, с силой сжимая его руки до тех пор, пока Саймон не посмотрел на нее и не моргнул, но глаза его были мутными, словно он плавал под толщей воды. — Не знаю, что именно ты мне рассказываешь, но пойми, ты пытаешься. Ты уже начал, Саймон. Самое сложное позади. Давай, тебе осталось чуть-чуть.

Саймон шумно выдохнул. Состояние у него было все еще не слишком стабильным, но начало было положено. Корделия ободряюще смотрела на него, а он пытался выдернуть руки.

— Я чувствую, — произнес он медленно и нерешительно, следя за ее реакцией. Корделия не чувствовала уверенности, но старалась себя ничем не выдать: пусть ее лицо выражает только участие, и замешательство не промелькнет. Саймон почему-то улыбнулся, покачал головой и продолжил: — Побочный эффект чипа, наверное. Это появилось после его установки. И сначала я решил, что сошел с ума. Чип действительно может свернуть мозги набок. Но мои симптомы не совпадали с симптомами других, и через некоторое время я понял... ну то есть, я допускал, что, возможно, более чем возможно — я действительно спятил, но... я так не думаю. Это на самом деле существует. Я почти уверен, что это так.

Он был серьезен и почти умолял, пытаясь убедить и себя, и ее одинаково сильно. Корделия так и не поняла до конца, о чем он вообще говорит. В желудок вползла холодная струя и застыла ледышкой внутри, но Корделия согласно кивнула.

Саймон это заметил. Корделия не поняла, как именно, но он заметил. Выражение его лица изменилось, стало удрученным. Он вырвал руки и отвернулся.

— Я знаю, — тихо продолжал он. — Поверьте, миледи, я знаю, как это звучит, и простите, я ничего не могу с этим поделать. Это... оно не похоже на сам чип. Это не факт, потому неточно. Такого не случалось никогда, но вот — оно реально. Все, что я могу сказать вам: я это чувствую.

— Это — все-таки — что? — спросила Корделия. Через мгновение она поднялась на ноги, затекшие от сидения на корточках. Саймон внимательно наблюдал за ней, уставшей и печальной. Это не радовало и хорошего настроения не прибавляло. Корделию позабавило другое: она тревожилась за него, а он будто болтался в невесомости.

— Я чувствую его боль, — сказал Саймон приглушенно и невыразительно, снова смотря на стену детской, потом спокойно повернулся к ней. — Теперь я чувствую ваше замешательство. Вашу заботу. Ваше сострадание. Я все это чувствую. Эмоции, в основном. Иногда физические ощущения. Сначала я считал, что они фантомы. Я думал, что чип что-то сделал с моим мозгом. Он в любом случае что-то сделал, что-то пробудил. Я чувствую то, что вы чувствуете, миледи. Вас и всех вокруг. Есть... ограничения на расстояние, некоторые другие ограничения и... вопрос толкования. Информация имеет ценность лишь тогда, когда ее можно использовать, а я не всегда ее правильно объясняю. Это что-то вроде экстрасенсорики. Или сумасшествия, потому что такой вариант остается всегда.

Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой и быстро пропала, оставив только сильный страх и боль как от свежей раны. Он верил в то, что говорил, ведь Саймон Иллиан был не склонен лгать.

Корделия нащупала рядом с собой кресло, ухватила его за ручку, боком потянула на себя, потом практически свалилась в него. Все это время Саймон следил за ней с пугающим, невозмутимым терпением. Корделия понятия не имела, что ему сказать.

И она не стала ничего говорить. Оставила Саймона с его чувством вины паниковать в одиночестве, вздохнула и все обдумала.

Если верить всплывавшим время от времени слухам, способности психики в экстремальных условиях уже давно показывали невероятные результаты. Эксперименты, как правило, в области генной инженерии, какой-то давно утраченный подвид человечества, вновь появившийся после того, как генетика получила достаточное развитие. Рассказы касались в основном Цетаганды, вспомнила Корделия, и да, проблема точно возникала: вмешательство непосредственно в мозговую деятельность может привести другим путем к тому же результату, если рассуждать логически. Установка биочипа в мозг ведет к изменению структуры вокруг чипа. Возможно, это было возможно. Корделия никогда не спрашивала у Саймона подробностей о чипе или эксперименте, а те детали, которые ей сообщали другие, не особенно обнадеживали. Исследования показывали огромную интенсивность отказов, и если Саймон не был тогда единственным выжившим, то одним из немногих точно. Какую травму это может причинить человеку? Особенно тому, чей мозг уже подвергся вмешательству?

Саймон Иллиан, их с Эйрелом Саймон — сошел ли он с ума? Придумал ли он фантазию, чтобы справиться с тем, что с ним сделали? Был ли его мозг поврежден, порождал ли призраков, чтобы совладать с чем-то, имплантированным внутрь него? Был ли какой-то побочный эффект чипа, как думал сам Саймон, и был ли тот побочный эффект безумием или... или чем-то еще? Эмпатией? Это было возможно? Это было реально?

Корделия поймала взгляд Саймона и удивилась: она не знала никого, кто так спокойно воспринимал бы страх. Он словно безмятежно ждал суда, который точно не прошел бы так, как должно. Саймон подумал об этом заранее, решила Корделия, безопасность требует паранойи, а Саймон жил и дышал безопасностью много лет. Он ведь женат на своей работе и воспитан тоже ей... и рисковал ради нее ежедневно. Если это действительно было то, чего он боялся, если это было безумие — по крайней мере, безумие в большей степени, чем средний уровень по Бараряру. Кто доверит сумасшедшему обеспечивать безопасность регента, императора? Неудивительно, что Саймон был напуган. Неудивительно, что он ничего не сказал.

До сих пор. Пока не появились она и Майлз. Что же «это» все-таки было? Чувство вины перед ее сыном, чувство вины за то, что он что-то упустил, страх, который его безумие допустило? Признание, фантазия о вине, безумии и скорби?

Но нет. Нет. Руки Корделии сжались в кулаки, стоило ей лишь подумать об этом. Ее базовые установки отвергали эту идею. Он не был сумасшедшим. Только не Саймон. Корделия видела монстров. Безумцев. Она видела мужчин и женщин, сломленных горем, пытками или борьбой. Она их видела, и с ними все было не так. Что бы это ни было, что бы чип ни сделал с Саймоном, с ним все было не так. Это не было безумием, которое позволило Форхаласу пройти через оцепление вокруг особняка, только недооценка, только оплошность, трагедия ошибок с начала и до конца. Безумие Саймона на это было не способно. Возможно — безумие горя Форхаласа, но оно не имело ничего общего с состоянием Саймона.

Саймон не был сумасшедшим. Кто-кто, а он сумасшедшим не был. Но если уж и был, то самым рациональным сумасшедшим из всех, кого она только встречала, знающим свои недостатки и сильные стороны. Она видела много раз, как он работал: совесть, долг, внушение страха, холодная логика и много чего еще... Для этого нужна рациональность, чрезмерная, может быть. Для Саймона отстраненность была своего рода защитой, но его совесть, его доброта мешали ему каждый раз.

Совесть привела его сюда. К ней, в эту комнату, к этому разговору. Он сопротивлялся неделями — сказать ей, сказать Эйрелу, признать вину, ждать приговор.

И какой приговор она должна вынести? Какой приговор она может вынести?

— Расскажите мне об этом, — попросила она после затянувшегося будто на несколько часов молчания. Им обоим, наверное, так показалось. Корделия оглянулась на Саймона, потянулась через подлокотники, снова взяла его за руку. Саймон только чуть вздрогнул. Его рука была холодной, ее рука — липкой, ледяной, но он позволил ей этот жест. Он позволил ей бросить ему страховочный трос. — Расскажите мне, что вы имеете в виду, Саймон. Опишите мне это.

Он должна была разобраться: сумасшествие или эмпатия. Она должна была знать наверняка или почти наверняка. И Саймон понял, о чем она подумала. Он понурился, но он понял.

— Это сложно, — начал он по-прежнему сдержанно, но Корделия не могла упрекать его в этом. — Это не постоянное, не похожее на чип. Я не могу объяснить вам, с чем это сравнить. Иногда чип милосерден и это не регистрирует. Все эти вещи... Я смог... Смог скрыть их от Негри. От Эзара. От себя — иногда, если мне это было необходимо. Ненадолго, но на достаточный срок. Я думаю, чип уравновешивает, позволяет мне отвлечься от этого раздражителя. Иначе, я думаю, я действительно сошел бы с ума. Ну... при условии, что я еще не сошел. После самоубийств, возможно, или... Зерг, Карин, даже Эзар, я не знаю, в курсе ли вы... он был кошмарным человеком. И к концу — ничего, кроме намертво вколоченной силы воли. А Негри любил его. И... не уверен, что вы все это знали.

— Я знала, — сказала Корделия. Саймон взглянул на нее, и она неуверенно пожала плечами. — Я стояла рядом с Негри на похоронах Эзара. Он плакал, и, наверное, я единственная, кто это заметил. Я знаю, что Негри любил его.

Саймон криво улыбнулся.

— Почему-то меня это не удивляет, — заметил он. — Я чувствовал эту любовь. Негри бы сделал все, что нужно Эзару. Это... пугало меня, так не должно было быть. Меня должно было это на что-то сподвигнуть, но Негри не знал, что я спятил. Он мог вытащить из меня все мои тайны, если бы ему было нужно, и он не знал, что я не в себе. И я... я хотел, чтобы так и осталось. К тому времени я чувствовал и Эзара, и Зерга. Неудачный эксперимент не принес результата, они были в отчаянии. А я не хотел умирать.

Он произнес это легко, ясно, спокойно, будто уже не впервые. Корделия представила его страх как наяву: она тоже видела Эзара, видела, как он уничтожил Эйрела, честь Эйрела, ей был отлично знаком этот ужас.

Саймон смотрел на нее, и его тонкие губы были сжаты до синевы. Он пошевелил рукой в руке Корделии, терзаемый какой-то мыслью. И в конце концов неожиданно сказал:

— Вы знаете, да? Вы знаете о Зерге. Об Эскобаре. Вам все известно.

Корделия вздохнула. Она вынуждена была продолжать. Ее грудь стянуло чем-то жестким и тугим, но выбор свой они все уже сделали. Испачкавшись в крови Форратьера, но сделали, и она кивнула.

— Я не думала, что вы это знали, — устало ответила она. — Эйрел был уверен, что вы не знали... так сказать, вас никто не включал в этот план.

— Я не знал, — ответил Саймон предельно откровенно. — Мне никогда не давали такой приказ. Но я... я был тенью Эйрела, я чувствовал все, что с ним происходит. Я чувствовал его борьбу в той зеленой комнате и чувствовал, что он смирился с этим. Я чувствовал его гнев, его ярость. Его... его боль. Все это. И Эзара. Его... цель. Его отчаяние. Его волю. Это всех и сломало. Я чувствовал, что так и произойдет. Я никогда не знал план, но знал... как все примерно случится. Я знал о самом плане вторжения, я знал, что это что-то страшное, и я был прав в большей степени, чем когда-либо оказывался правым. Тогда я убедился, что не смогу рассказать обо всем Эзару, я знал, что не позволю ни ему, ни Негри узнать обо мне. Трусость, я знаю. Абсолютный эгоизм. Но...

— Вы не хотели умирать, — закончила Корделия и, честно говоря, не винила его. Эскобар уничтожил куда больше человек, чем одного только Саймона. В несколько тысяч раз. А потом она подумала еще кое о чем. — Вы сказали, что можете чувствовать... Форратьера? Вы чувствовали?..

Саймон вздрогнул и отвернулся, черты лица его исказились от стыда, страдания и какого-то непонятного чувства. Рука его в руке Корделии была мертвенно-бледной.

Он кивнул.

— Я старался не чувствовать, — прошептал он. — Я пытался все игнорировать — ради Эйрела, в том числе, потому что его не должно было это касаться, и не только тогда, но в основном — ради себя самого. У чипа есть возможность автоматического вызова. Все, что я сделал... если бы Негри узнал, он захотел бы узнать, почему. Я мог бы искать доказательства, мог бы попытаться остановить это, но... всем бы понадобились объяснения. А это была не моя обязанность. Этого мне не приказывали. Удивительно, как совесть находит отговорки. Или ты сам их находишь, если ты трус. Эйрел... он сделан из чего-то покрепче. Вам лучше знать.

Да, да, Корделия знала Эйрела лучше многих. Но не на этом надо было заострять внимание. Она чувствовала, как ком в груди растет, потому что — нет, сконцентрироваться надо было на другом.

— Вы почувствовали, что он сделал, — сказала Корделия. Медленно, ровно и очень отчетливо, и прозвучали ее слова слишком жестко. Она ощущала, что Саймона потряхивает — его рука дрожала в ее руке. Тяжесть вины, тяжесть страха, но не их она хотела вызвать, и попыталась объяснить. — Я знаю, почему вы не... почему вы медлили. Что именно вы чувствовали? Вы чувствовали...

— Да, чувствовал, — ответил Саймон, и его голос был едва слышен. — От обоих... с обеих сторон. Вот только дальность была ограничена, слава богу, что дальность была ограничена. Только когда я оказывался слишком близко. И как только я понял, что происходит, я изо всех сил старался не приближаться. Что-то подобное я чувствовал раньше, в клинике, когда я впервые... понял, что я такое. Я всеми силами старался не замечать, но тогда у меня не вышло. Эйрел... он был гораздо лучше меня. Был и есть... Я не мог и дальше делать вид, что ничего не происходит, не должен так долго был тянуть.

Совесть, он каждый раз возвращался к совести, и Корделия уже кое-что понимала. Своего рода выбор. Когда Майлза похитили, еще в репликаторе, как заложника против регентства Эйрела. Теперь она знала и о выборе, и о чувстве вины. На месте Саймона она поступила бы по-другому. Даже на месте Эйрела, но она сомневалась, что другой выбор причинил бы им меньшую боль.

И все-таки это было не главное. Она не была уверена, кто из них из какой стали сделан, раз оба отчаянно закрывали глаза. Может, оба из одного материала. Если Саймон говорил правду, если его эмпатия была реальна...

Корделия вдруг поняла, что верит в это допущение. Она поверила Саймону. Была ли это настоящая психическая эмпатия или просто врожденная проницательность, усиленная чипом, но она в самом деле поверила. И была склонна считать, что первый вариант вероятнее. Просто потому, что Саймон знал то, что знать был не должен. Интуиция, сказал однажды Эйрел, интуиция Саймона дана ему свыше. Пусть Корделия предполагала, что сочетание паранойи, фантазии и проницательности могло бы создать удачное подобие, но чтобы настолько точное? И потом, она не считала, что Саймон поддастся подобному наваждению, это не в его характере, не в его натуре. Он не был поклонником эмоций. Потому что они... беспорядочны. Не конкретны. Эмоции — это не факты. Как сказал он сам, это та информация, с которой он сам не всегда знал, что делать. Корделия могла ему лишь посочувствовать. Долг... однозначен, совесть — сложнее, эмпатия же...

А кто бы подписался на подобное по собственному выбору? Находясь так близко к Эзару. Или к Форратьеру. Даже если это иллюзия, вообразить, что ты чувствуешь это... Саймон не настолько мазохист. Она была уверена, она бы заметила.

Хотя раньше она не замечала и эмпатии. Безумие, травма, страх. Как долго это все пугало Саймона, пугало то, чем был он сам. Того, как отреагирует любой из них: Эзар, Негри, она или Эйрел. Грегор, возможно, хотя Грегор был слишком юн, чтобы стать угрозой. Барраяр. Барраяр, от начала и до конца. Он требовал их до конца, пережевывал их, всех и каждого. Она просто не понимала, когда Барраяр съел и Саймона, но и полупереваренный, он отчаянно цеплялся на рациональность, несмотря ни на что.

— Саймон, — начала она. Осторожно, очень осторожно, почти наощупь. — Саймон, ты мог это почувствовать. Эмоции, ты сказал. Это физические ощущения? — Он опасливо повернулся к ней, моргнул, но все же кивнул. — Саймон, ты пытаешься мне сказать, что Джес Форратьер подвергал тебя насилию... опосредованно? Случайно? Из любой части корабля? И тебе удалось это скрыть?

Он уставился на нее, разинув рот. Как рыба. Как будто она ударила его по лицу. Это не страх, подумала Корделия, даже не осознание ужаса. Скорее шок, абсолютная пустота. Полная неспособность справиться. Саймон покачал головой. В замешательстве он потянулся к ней рукой и, кажется, даже не обратил внимания, что она вернула его руку на место.

— Нет? — выдавил он наконец. Ошеломленный, наполовину испуганный этой мыслью. — Нет, я не был... это был не я. Это было не мое чувство. То, что она чувствовала. Это был не я. Я... знаю это. Я всегда это... знал. То, что я чувствую, это не мое... Это ощущается по-другому. Я знаю, кому это принадлежит. Люди чувствуют себя сами. И чип всегда знает, где это, что происходит вокруг. Знаете, это... похоже на наблюдение за наблюдением, может быть, только... более интенсивное, более настоящее, но это не мое, я всегда знаю, что это не я.

Корделия с облегчением выдохнула. Все-таки была хоть одна хорошая новость, одна милость, пусть маленькая. Очень маленькая, подумала Корделия, глядя на Саймона. Бледный, осунувшийся, напуганный, с какой стороны ни глянь. Одна ничтожная милость, но все же, и Саймон вцепился в нее и не выпускал. И за чип он держался тоже. В этом была страшная ирония, уродливая, злая ирония. Очень барраярская.

— Я в порядке, миледи, — заверил ее Саймон, и она заметила, что он склонился к ней. Что-то она упустила — он наклонился вперед, сложил руки домиком над ее руками. Лицо его вновь стало серьезным, измученным и мягким. О, боже... — Я не... простите. Я не хотел ранить вас или напоминать о вещах, о которых лучше забыть. Со мной все в порядке. Возможно, я ненормален, но я в полном порядке. Клянусь вам, миледи.

Она едва не рассмеялась, но вовремя одернула себя. Слава богу, если он сам в этом верит, и скорее всего, это так. Почему бы нет? У него нет причин быть напуганным сейчас сильнее, чем в прошедшие годы. Может быть, совсем ненамного сильнее, потому что, рассказывая ей, он рисковал, но вряд ли страх был сильнее, чем раньше. Саймон пережил Эзара, Зерга, Форратьера, Фордариана, и сомнительно, чтобы он посчитал, что Корделия опаснее них, по крайней мере, она смела на это надеяться.

— Вы поэтому меня избегали? — спросила она как бы невзначай, думая о последних неделях или нескольких месяцах, с того момента, когда все началось: с солтоксина. О Майлзе и о том, как Саймон цепенел в его присутствии. Возвращаясь к тому страху, с которого она начала. Саймон ненавидел ее и ее сына? Нет, это не так, и теперь она это знала. Но...

— Саймон, вы и Майлз, и я. Вы сказали — вина и что-то еще. Так все-таки: что это было? Скажите. Пожалуйста.

Его руки сжались в кулаки, стиснув ее руки, жест беспомощный и неудобный, и Саймон невольно посмотрел туда, где за стеной спал и мучился ребенок. Потом снова повернулся к Корделии, и в его глазах опять появилась эта пугающая мрачность.

— Я чувствую его боль, — сказал Саймон, и его голос чуть соскочил на фальцет. — Это... другое, миледи. Ребенок, ваш ребенок. Ребенок, которого я не спас. Я знаю, что вы подумали. После того, что сделал граф, я не сомневаюсь, что именно вы должны думать. Теперь он мутант, эксперимент, и за мою ошибку будет расплачиваться всю жизнь. Я не хотел этого чувствовать. Простите. Я должен вам обоим слишком много, и мне не стоило избегать вас. Мне жаль.

Мутант. Мутант и эксперимент. И экстрасенсы — это ведь тоже цетагандийская придумка. Весь этот паноптикум она сейчас видела, и ее сердце разрывалось и из-за Саймона, и из-за Майлза.

— Он испытывает больше, чем просто боль, — сказала она, и ей казалось, что говорит не она, а кто-то внутри нее, будто нещадно кромсая словами. — Я о Майлзе. Это намного больше, чем боль. Вы не чувствуете? Разве нет?

— Чувствую, — прошептал Саймон почти умоляюще, крепко сжав ее руки. — Я знаю, миледи, все знаю. Он... любопытный. Сообразительный. Я это тоже чувствую. Простите, но только поверьте мне. Я знаю, что вам обоим... оказал дурную услугу. И Эйрелу. Всем вам. Я знаю, это все из-за меня.

«И я отвечу за это», услышала Корделия так легко, словно сама была экстрасенсом. Нет, Саймон не лгал. Он сказал правду, ту, которую она и ждала, как только собрался с духом. И у него было больше мужества, чем он думал. Вот оно — его мужество. Чувство вины грызло его, но он готов был ответить. Он уклонялся от собственной совести, но надолго его не хватило. Он рассказал ей все, о чем она просила. Он отдал свою жизнь в ее руки.

Она предпочла бы, чтобы он этого не делал. Она не была уверена, что хотела бы все это знать. Но если он нашел в себе силы, ей тоже стоит их поискать. Одному богу было известно, каких запасов мужества требует Барраяр. Но Саймон никогда не подвел бы ее по собственной воле, и она может наскрести в себе горсточку силы ради него.

Почему они так поступили с ней? Саймон, Эйрел. Ботари, Куделка, Друшнякова. Весь проклятый Барраяр. Почему она? Но она не могла подвести их. Она никому не давала клятв, кроме самой себя, но она не могла никого подвести.

— Все хорошо, — услышала Корделия свой голос и поняла, что смущается. Саймон смотрел на нее одновременно с испугом и надеждой, и она выдавила из себя почти искреннюю улыбку. — Все в порядке, Саймон. Я верю вам. И спасибо, что были со мной откровенны. Что рискнули. Я... не знаю пока, что делать со всем этим, по крайней мере в той части, в какой это касается Барраяра и остальных, но...

— Эйрел, — сказал Саймон, отвечая на ее вопрос. Он нахмурился, руки его снова сжались, но он не колебался, ему хватало мужества, и она это видела. Он уже знал, что делать. — Мы скажем Эйрелу. Я должен был признаться еще давно. Он мой регент, он доверил мне жизнь императора. Я должен был сказать ему все еще тогда. Я думаю, что... хотел рассказать сначала вам. Ради Майлза, из-за Майлза. Или, может быть, это снова проявление трусости. Я скажу ему прямо сейчас и... отвечу за это, как и за все остальное.

Ответить за это. Он вызвался добровольно ответить за то, что не понимал. За то, что он был изменен и разумом, и телом. За то, что хотел остаться в живых. За то, что боялся. За то, что все это время боролся с совестью, страхом и чувством долга. За то, что хранил секрет, при этом не произнеся ни слова лжи. За то, что сказал правду, за то, что отстранялся от чужой боли и не желал испытывать свою. Черт бы побрал эту планету. Почему Корделия так полюбила ее — и тех, кто на ней живет?

Потому что она не могла помочь Барраяру, вот почему. Потому что они были измучены, отважны и отчаянно нуждались в помощи, сейчас гораздо больше, чем раньше.

— Мы вместе расскажем Эйрелу, — сказала Корделия и выпрямилась. Положила руки на колени, уверенно посмотрела на Саймона, и он застыл, как змея перед мангустом. Корделия чуть не рассмеялась, но лишь растянула в улыбке сжатые губы и решительно кивнула. — Мы вдвоем расскажем регенту Барраяра, кто такой его начальник СБ, и будем разбираться с последствиями. И... если все пойдет плохо, Саймон... Нет, не пойдет, я убеждена, но — допустим. Для меня вы — не проваленный эксперимент. Я доверю вам жизнь своего сына и жизнь Грегора. Вы — мой друг, и запомните это.

Саймон посмотрел на нее, и ей показалось, что он как будто всплывал с глубины. К солнечному свету, внезапно подумала Корделия. У него было лицо человека, стремящегося на свет.

— Вы никогда не задумывались, — тихо проговорил Саймон, — ни вы, ни Эйрел не задумывались, насколько легко за вас умереть? — Корделия приоткрыла рот, и Саймон усмехнулся. — А я всегда удивлялся любви Негри. Он знал, что из себя представляет Эзар, ведь он даже если не чувствовал — видел. Как он мог любить настолько страшного человека? Но ведь мог. Это легко. Любить действительно очень просто.

Корделия опешила и в замешательстве приказала себе не смотреть на него в упор.

— Я же не страшный человек, — немного жалобно сказала она, потому что невольно вспомнила лица окружающих в момент, когда она выкатила на стол отрубленную голову. Она не была тогда страшным человеком? Она не желала им быть.

Саймон в ответ засмеялся, и Корделия решила, что с его стороны это грубо, потому что сама она изо всех сил старалась не смеяться над ним. Впрочем, он деликатно оборвал смех и выглядел теперь уставшим, смущенным и виноватым.

— Вы очень страшный человек, миледи, — сообщил он совершенно серьезно. — Вы все страшные люди, и я был бы рад умирать за вас всех каждое утро. Насколько незначительной эта жертва бы ни была.

— Жертва больше, чем вы думаете, — возразила Корделия так же серьезно. — Больше, чем я хочу. Больше, чем я когда-либо просила.

Саймон помолчал, потом осторожно заметил, словно пробуя тонкий лед:

— Да. Я знаю. Думаю, именно поэтому эту жертву так легко принести.

@темы: переводы, Буджолд, Иллиан, Корделия, джен, WTFC

---

Новый перевод: Груз

Название: Груз (Cargo)
Автор: a_t_rain
Переводчик: jetta-e
Гет, романс, PG-13, Шив Арква /Юдин гем Эстиф. Мини (~ 3,3 тыс.слов)
Саммари: Жена олигарха и дочь аристократки из высших кругов - и презренный наемник. Нет, не так: беженка с младенцем на руках - и капитан корабля, разорившийся обладатель некогда огромного состояния. В общем, они были предназначены друг для друга.
Взято с fanfics.me/fic118632

*

— Э, так значит, этот Шив был просто чрезвычайно обаятельным… космическим пиратом, да?
Морозов поскреб подбородок.
— Боюсь, даже СБ не в состоянии объяснить, кто и почему нравится женщинам
"Союз капитана Форпатрила", глава 3

— И сколько вас? — спросил Шив.

— Я сам, моя жена и теща, — ответил сер Борджнин.

Шив внимательно разглядывал его: было очень похоже, что этот человек что-то недоговаривает, хотя в принципе желание торгового магната оказаться как можно дальше от Комарры в нынешних обстоятельствах совершенно понятно, и обстоятельства своего пассажира Шив тоже проверил заранее. Как и его финансы.

— Трое человек, до Земли. По двадцать тысяч бетанских долларов за каждого. Плюс дополнительная плата за все личные вещи сверх лимита по весу.

— Да это грабеж на большой дороге! — запротестовал Борджнин.

"Ну и не нанимал бы тогда грабителя с большой дороги", — мысленно ответил ему Шив.

— Ваша цена втрое выше, чем билет до Земли на любом лайнере регулярных линий.

— Спрос рождает предложение, таков закон, — пожал плечами Шив. — Удачи вам в поисках места на любом лайнере.

Большинство пассажирских линий свернули сообщение с Комаррой, едва разразилась война, а на тех, которые еще летали, все места сейчас были уже забронированы.

— По пятнадцать тысяч за каждого, — предложил Борджнин.

В обычных обстоятельствах Шив принял бы его предложение поторговаться, но что-то в этом человеке ему не нравилось.

— Моя цена — двадцать тысяч. Соглашайтесь или уходите. Но если сейчас откажетесь, я бы на вашем месте не рассчитывал на эти места впредь.

— Восемнадцать тысяч.

Шив впился в него взглядом, заставляя отвести глаза.

— Двадцать. И еще: о чем-то вы в разговоре со мной умолчали. Сделки не будет, если вы не скажете мне, о чем именно.

— Ладно. — Борджнин неловко переминался с ноги на ногу. — У моей жены и тещи есть, э-э, хобби. Генетические исследования. Они возьмут с собою лабораторное оборудование. И, э-э, материалы нынешнего незавершенного эксперимента. Сера Борджнин отказывается что-либо бросить. Я предполагаю, что мы выйдем за лимит веса.

— Это будет меньшей из ваших проблем, — ответил Шив. Он знал генетиков-любителей по Единению Джексона и не слишком любил эту братию, хотя, конечно, отношение зависит от того, какой тебе в них толк. — Расскажите мне подробнее про этот ваш эксперимент. Что-то опасное?

— Нет! Совершенно безопасно. И обещаю вам, моя жена присмотрит, чтобы оно не покидало ее каюты. Его присутствия на вашем корабле вы даже не заметите.

— Его? Что вы имеете в виду? Оно живое, что ли?

— Ну, гм, да.

— Наша стандартная ставка за провоз животных — по пять тысяч за голову, — ответил Шив, хотя, если честно, ему ни разу не приходилось вывозить животных контрабандой, и эту ставку он придумал на месте. — Десять тысяч, если оно крупное, как лошадь или корова. Сколько их?

— Одно. И гораздо мельче лошади.

— Ядовитое?

— Точно нет!

— Когти, рога, шипы, большие зубы?

— Нет. Ничего такого.

— Хорошо. Тогда итого шестьдесят пять тысяч бетанских долларов. Наличными. Плюс ваша подпись под согласием возместить любые повреждения, которые нанесет ваше животное.


* * *

Все трое — Мать, Юдин и Рубин — теснились в каюте, рассчитанной на двоих, с общим душем и туалетом в коридоре. Такой полезный комаррский муж Юдин — который теперь стремительно терял свою полезность, превратившись в беглеца, спасающегося от барраярского вторжения, — заявил права на вторую каюту лично для себя, подразумевая, что он никак не может делить помещение с капризным маленьким ребенком. Они не взяли с собой никого из слуг, включая няню Рубин, поэтому Юдин оказалась в непривычной ей роли няньки и служанки. Когда-нибудь потом они поменяются ролями, ведь кульминацией обучения генетике стала для Юдин именно разработка собственных слуг, как и для ее матери много лет назад — прежде, чем ту безжалостно вышвырнули из сословия аутов и отдали генералу гем Эстифу в жены. Но прямо сейчас Рубин отдавала приказы, а Юдин им подчинялась.

Маленькие ручки все время ее дергали под аккомпанемент непрекращающегося нытья: "Где няня? Где мой кролик?" (плюшевую игрушку они забыли в спешке, убегая). И еще подгузники — о боже! Как только люди могут выносить подобное без слуг?

Тем не менее, когда они улеглись спать на ночь и Рубин уютно прикорнула у нее под боком, издавая сонное детское сопение, Юдин решила, что все не так уж плохо. По крайней мере, в сравнении с ночевкой рядом с ее полезным комаррским мужем — который храпел.

Но вскоре после полуночи корабль совершил скачок. Все трое ужасно страдали от скачковой болезни, однако Юдин пришлось чуть легче, чем Мойре, поэтому большую часть двух последующих дней это она убирала рвоту и пыталась уговорить Рубин выпить хоть немного раствора электролитов: предполагалось, что он предотвращает обезвоживание. Но раствор был такой мерзкий и приторный — а его искусственный фруктовый ароматизатор вообще явно рассчитан на натуралов, которые толком вкуса не ощущают, — что Юдин не могла винить Рубин за то, что та все время его выплевывала. Беспокойство Юдин росло. Можно ли умереть от скачковой болезни? Не должна ли она была оставить ребенка на Комарре вместе с остальными слугами в надежде на лучшее, как на этом настаивал ее муж? Тогда Юдин отказалась: Рубин была такой крошечной, доверчивой и уязвимой, что бросить ее казалось настоящим предательством.

Мать обычно говорила, что Юдин склонна баловать и портить ребенка, но даже она согласилась, что бросать Рубин никак нельзя: как знать, что с ребенком такой внешности сотворят эти барраярцы? Разумеется, мать не удержалась и добавила тогда несколько колкостей, подчеркнув, что они не стояли бы перед подобной дилеммой, если бы Юдин с большим вкусом выбирала дизайн для своего творения. (Вкус? При чем тут вкус? Одним из первых воспоминаний Юдин было, как она спрашивает: "Мама, а почему люди бывают только розовые, коричневые, бежевые и черные, но не бывает синих, красных и зеленых?" Мать не смогла дать ей на это мало-мальски удовлетворительный ответ, сказав лишь, что "так не делают". Но Юдин не была аут-леди и сделала именно так, и ее Рубин получилась исключительно привлекательной по любым стандартам девочкой).

Исключительно красивой... и исключительно шумной. Но в тот момент, когда Юдин уже почти решила отыскать капитана-контрабандиста и умолять его высадить их на ближайшую планету, где найдется доктор, Рубин чудесным образом выздоровела. Она опустошила четыре колбы с соком и тарелку с крекерами и сыром, а затем, танцуя, побежала по коридору как раз в ту минуту, которую Юдин попыталась улучить, чтобы принять душ. Мойра дернулась было за ней, но была совсем без сил и схватить ее не смогла. Юдин, вздохнув, побежала за ребенком, но и она еще толком не пришла в себя, и ей пришлось присесть, преодолевая внезапное головокружение. А когда она оказалась способна подняться на ноги, Рубин уже исчезла.


* * *

— Привет, маленькая мисс, — произнёс Шив. — Как ты сюда попала?

Ребенок засунул два пальца в рот и уставился на дядю, широко открыв глаза и явно не понимая, что своей внешностью привлекает любые взгляды. Девочка была красной. Не просто румяной или раскрасневшейся, но глубокого, сияющего, ровно-красного цвета, с волосами и ресницами немного темней — сочного гранатового оттенка.

— Можешь подойти поближе. Я не обижу тебя.

Она сделала маленький шажок вперед, а потом еще,

— Тут у нас Вин, он скачковый пилот и сейчас отдыхает, поэтому не будем шуметь, чтобы его не разбудить. На лайнерах в пилотской рубке держат игрушечные шлемы для детишек, но у меня ничего такого нет. Зато я могу тебе показать, как прокладывают курс. Хочешь посмотреть?

Она вытащила пальцы изо рта и кивнула, и Шив подсадил ее к себе на колени.

— Как тебя зовут?

— Рубин.

— Тебе подходит. — Шив постучал пальцем по навигаторскому голокубу, чтобы тот проснулся и засиял. — Смотри, Рубин, это навигационная карта, она показывает, где ты сейчас и куда направляешься. А вот так ты находишь свои азимуты после прыжка... — Вряд ли Рубин могла понять его рассказ о навигации в пятимерном пространстве, но Шиву было бы неплохо поговорить хоть с кем-то, не считая фантастически молчаливого пилота.

Когда он снял с себя гаджеты, чтобы показать их Рубин, то попробовал заодно запустить и кое-какую джексонианскую музыку: он всегда ей пользовался, чтобы не заснуть на длинной и скучной вахте. Но только тихо, чтобы не разбудить Вина.

— А теперь я танцую, — немедля заявила Рубин. Она соскользнула с его колен и завертелась на полу, покачивая руками.

— Эй, а для ребенка у тебя отличное чувство ритма! Где ты этому научилась?

— У мамы, — ответила Рубин. Внезапно она остановилась на половине движения и принялась оглядываться в поисках.

Черт. Кто у Рубин мама, и как девочка вообще тут оказалась? У Шива не было официального пассажирского листа, но он держал в голове список комаррских беглецов. Просмотрев его мысленно, он убедился, что ни один из них не заявил, что везет с собою ребенка. Конечно, кто-то из команды мог за взятку пустить на борт "зайца". Если только не...

— Мамы нет! — заявила Рубин и приготовилась захныкать.

— Все в порядке, мисс, — успокоил ее Шив, снова подхватывая на руки. — Сейчас пойдем поищем твою маму.

"А затем я буду иметь разговор с твоим отчимом".


* * *

В своих поисках Рубин Юдин натыкалась на одного или двух членов команды, но не стала их расспрашивать, не видели ли они ребенка. Это были грубые, подозрительного вида типы, которые двигались крадучись — того рода создания, с какими в прежней жизни она не то что никогда не разговаривала, но даже не встречала их. Ей совсем не хотелось привлечь их внимание, хотя она была уверена, что они все равно пялятся на нее.

Конечно, подумала она, капитан не может оказаться так же ужасен, как вся его команда. Даже если он — наемник с Джексона и контрабандист, а возможно — еще и пират-угонщик. Даже если она для него не больше, чем корабельный груз.

Она была уже рядом с навигаторской рубкой, когда ей пришла в голову мысль, чуть было не заставившая ее повернуть назад. Если она сообщит о пропаже ребенка, от нее обязательно потребуют его описать. И любое, даже предусмотрительное и осторожное описание сделает ясным происхождение Рубин, а, следовательно, превратит ее в ценный приз для джексонианского наемника (контрабандиста, угонщика, возможного работорговца).

Расслышав детский голосок Рубин по ту сторону двери и отвечающий ему глубокий мужской голос, Юдин поняла, что опоздала.

Она резко распахнула дверь и действительно увидела Рубин в руках незнакомца. Тот был чуть ниже ростом, чем сама Юдин, но мощно сложен, с темной кожей густого оттенка. "Неплохой цвет и к черным волосам подходит, только с лицом ему не повезло". Она моргнула, сама удивляясь, с чего это задумалась об эстетической привлекательности капитана контрабандистов.

— Поставьте ее на пол, — потребовала она, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Он послушался. Это было не важно — все равно он мог в любой момент сменить курс на Единение Джексона и продать там их всех как рабов, и Юдин никак не могла бы этому помешать.

Рубин побежала к ней, явно невредимая, и затеребила за руку: "Мама, мама!" (Мать всегда говорила Юдин, что необходимо пресечь подобные вещи в зародыше и научить Рубин, как правильно обращаться к своей будущей госпоже, но это казалось абсурдным по отношению к ребенку, которому еще двух лет не исполнилось, и какой-то частью сознания Юдин нравилось быть "мамой").

— Сера Борджнин, не так ли? — уточнил капитан.

— У вас передо мной преимущество, — отозвалась Юдин с максимальной церемонностью, какую только могла вложить в слова.

— Шив Арква. — Капитан-контрабандист протянул ей руку и... ладно, подумала Юдин, он не чужд понимания. Она сейчас, должно быть, бледна от страха и взмокла от скачковой болезни, ее одежда измята, волосы в беспорядке — но каким-то образом он ухитряется всего этого не замечать. Как она не может не замечать его мужской природы — ощущение, которое у нее никогда не вызывал ее полезный комаррский супруг.

— Надеюсь, Рубин не создала для вас никаких хлопот?

— Совсем никаких, — ответил Арква. — Мне нравятся дети. Не то чтобы я часто их встречаю, с моей-то работой.

— Да, наверное. Спасибо, что приглядели за ней. Пойдем, Рубин!

Успокоенная присутствием Юдин, Рубин, к ее раздражению, удрала обратно к Аркве и принялась упрашивать, чтобы тот покатал ее на спине.

— Есть одно небольшое дельце, которое нам нужно обсудить прежде, чем вы уйдете, — сказал Арква.

Юдин напряглась:

— Какое же?

— Ваш муж забыл упомянуть, что с вами поедет ребенок. А я люблю знать, кого везу на своем корабле.

— Он сказал мне, что все улажено. Что вы согласились на пять тысяч дополнительно.

— Да, но он создал у меня неверное представление, за что именно платит эти пять тысяч. Он сказал, что вы везете с собою результат генетического эксперимента, а когда я стал настаивать на том, чтобы узнать больше, дал мне понять, что это нечто вроде домашнего скота.

— Понимаю, — ответила Юдин, плотно сжав губы. — Что ж, вы можете быть спокойны: заверяю вас, что выплачу оставшуюся часть денег за дополнительного пассажира. Как только мы прибудем на Землю. У матери и у меня есть там... связи.

По правде говоря, она крайне сомневалась, что их знакомые на Земле располагают пятнадцатью тысячами долларов для них, но она по крайней мере сможет отправить Мать забирать Рубин и скрыться, пока сама будет делать вид, что собирает деньги.

— Полагаю, вы меня не поняли, сера Борджнин. Когда мы с вашим мужем обсуждали цену, он сравнил мои запросы с расценками на лайнерах коммерческих линий. Хорошо. Допустим, что предоставляемые нами услуги примерно одинаковы — хотя, конечно, я нахожу разумным брать со своих пассажиров пропорционально больше, поскольку везу их туда, куда регулярные рейсы не ходят, и принимаю на себя соответствующий личный риск. Но если мы сойдемся на том, что в основном услуги те же самые и к ним могут применяться схожие тарифы, тогда я должен заметить, что на регулярных рейсах обычно за животных берут больше, зато дети до трех лет путешествуют бесплатно.

— Что вы сказали? — переспросила Юдин, у которой, кажется, вновь закружилась голова.

— Только то, что ваш муж, похоже, никудышный торговец. Среди всего прочего.

Она была уже готова огрызнуться, что коммерческие способности ее мужа не имеют к происходящему никакого отношения и не обсуждаются, как заметила искру иронии в темных глазах и поняла, что капитан и сам это прекрасно знает. Для дикой особи он весьма чувствителен к нюансам.

— И вы предлагаете вернуть нам наши пять тысяч долларов?

— Слишком поздно, — развел руками Арква. — Я никогда не возвращаю наличность, попавшую ко мне в руки. Мы на Единении Джексона говорим: "Плохая Сделка — все равно Сделка". Но я предлагаю вам задуматься, что вы имеете в виду под словом "наши".

Возвращаясь в каюту вместе с Рубин, она спрашивала себя, услышала ли она сейчас предложение или просто полезный жизненный совет. В любом случае его следовало хорошенько обдумать.


* * *

Проклятье, как она красива! Шив был не тот человек, чтобы крутить в голове подобные мысли или позволить им влиять на своей бизнес... но другой мужчина рядом с ней уже, несомненно, выставил бы себя идиотом. И дело даже не в ее лице, с его элегантными чертами и безупречной кожей, а что-то в том, как она двигалась, в грации, от которой захотелось заплакать и умолять ее остаться с ним, когда она повернулась и пошла прочь.

Нет никакой надежды на то, что такая женщина согласится на предложение мужчины вроде него. Хотя... согласилась же она на Борджнина, а если уж Шив ее не заслуживает, то Борджнин — тем более.


* * *

Новости о Солстисской Бойне настигли их на Ступице Хеджена, где они остановились для дозаправки. Около десятка комаррцев с их корабля в неверии столпились у видеомонитора в станционном кафе: одни рыдали, другие сыпали проклятиями, третьи шептали слова древних молитв за погибших. Юдин ничего из этого не было нужно. Все, чего она хотела — это месть.

— Варвары и мясники, — прокомментировала Мать, прижимая к себе Рубин. — Зря мы их всех не уничтожили еще тогда, когда была возможность.

Юдин знала барраярцев только с ее слов и никогда не видела их сама, но была с ней полностью согласна.

— Прошу прощения, сера Борджнин, — раздался голос рядом с ней, и сильные короткие пальцы взяли ее за руку выше локтя. Он отвел ее чуть в сторону от прочих.

В последние несколько дней у Юдин получалось видеть Шива Аркву несколько чаще. Рубин, чтобы сбросить ее неуемную энергию, нужны были регулярные прогулки по кораблю, и всякий раз ей хотелось зайти в навигационную рубку к своему новому другу. А капитан наемников был искренне рад ее обществу. Юдин разрешала это, как разрешала и самой себе разговоры с ним.

До этого момента он ни разу к ней не прикасался, и, в сущности, в иных обстоятельствах она расценила бы его поступок как крайне самонадеянный. Но сейчас это не имело значения.

— Я не хочу горевать! — выпалила она — Xочу заставить их заплатить!

— Деньгами или кровью?

— Кровью.

Темные глаза одобрительно изучали ее.

— Необычный выбор для комаррианки. Большая часть ваших соотечественников предпочла бы взять деньгами.

— Я не совсем комаррианка. Я вообще никто. Моя мать — персона без гражданства, как был и мой отец вплоть до самой смерти. У меня гражданство Комарры, поскольку я там родилась, но комаррианкой я себя не чувствую. Как и принадлежащей какой-то иной планете.

Брови Арквы приподнялись

— А вам никогда не приходило в голову, что вы можете быть джексонианкой?

Что, как пират или криминальный барон?

— Нет, ни разу.

— Мы очень хороши в том, чтобы взять плату кровью. Или деньгами. Или тем и другим сразу, если захотите. Я думаю, вы нам подойдете. Почему бы вам не забыть про Землю и не решиться на попытку здесь, а потом посмотреть, как вам это понравится?

— Вряд ли я так смогу, — ответила Юдин, осознавая тот простой факт, что раз она не сочла это предложение шуткой, значит, она действительно могла бы туда вписаться. — Как мне быть с Рубин?

— Разумеется, вашей дочери у нас тоже будут рады. Сомневаюсь, что сер Борджнин будет оспаривать у вас опеку над нею.

Юдин решила, что не станет поправлять Аркву, который считает Рубин ее дочерью и не более того. Инстинктивно она чувствовала, что он станет думать о ней хуже, если она объяснит, что девочка — всего лишь генетически сконструированная служанка. А ей почему-то не хотелось, чтобы его мнение о ней стало хуже.

— Это неподходящее место для детей.

— Как сказать, — ответил Арква. — Я сам ребенком больше нигде не жил. И мне хочется думать, что я получился очень даже ничего.

Юдин признала кивком справедливость его слов; он получился очень и очень ничего.

— Так поведайте, ради чего мне ехать на Единение Джексона?

— Потому что там можно купить месть, и потому что там наживают состояние быстрей, чем где-либо еще. Если у тебя есть капелька хладнокровия и хорошая голова на плечах. Ни твое происхождение, ни вера там никого не волнуют. Свое состояние я заработал прежде, чем мне исполнилось двадцать три, и при этом начинал с нуля.

— Но сейчас вы наемник и контрабандист... почему?

— Потому что в свои двадцать четыре я разорился, — признал Арква честно. — Выбрал неудачный момент, чтобы поставить все на кон. Такое тоже случается.

— Я бы не позволила такому случиться, — заметила Юдин.

— Не позволили бы, — согласился Арква, чей взгляд, казалось, раздевал ее до самых костей. — Я уверен. Вот почему вам нужно ехать на Джексон. Потому что вы нужны мне.

— Вам? — переспросила Юдин. Такие речи ей уже случалось слышать от других мужчин. Обычно они означали, что эти мужчины ее хотят. Она покосилась на столик, за которым ее больше-не-полезный комаррский муж со своими товарищами упорно топили горе в спиртном. Она подумала, что, когда прошло время, он перестал даже хотеть ее, а она — устала от притворства.

— Ага. Вы именно такой партнер, какой нужен парню вроде меня, знаете? Здравомыслие, упорство... И инстинкты убийцы. Для меня это всегда в плюс.

"Что ж, он хотя бы не хочет меня по тем же скучным резонам, что все прочие".

— Когда вы говорите "партнер", что вы вкладываете в это слово?

— Все сразу. Что мое — то ваше, и все такое.

Он не убрал свою ладонь с ее руки, и она внезапно остро ощутила это прикосновение. Чувствуя жар возбуждения и волнения, она решилась:

— А разве не принято переходить с женщиной на "ты" прежде, чем делать такого рода предложение? А, может, даже поцеловать ее — разок-другой?

— Что ж, Юдин, если ты настаиваешь...

Прежде, чем она хорошенько подумала насчет уместности поцелуев с капитаном наемников в замызганном кафе при космопорте, в минуту, больше подходящую для скорби, он положил обе руки ей на шею, заставил чуть склониться к нему, и... о-о. К черту уместность, к черту все!

— Ну как, — произнес он, переводя дыхание и положив голову ей на плечо, — одного раза нам будет достаточно?

— Мне больше нравится "разик-другой".

— Мне тоже. Похоже, мы друг с другом уживемся.

Когда она неохотно оторвалась от него во второй раз, то заметила, что наконец-то привлекла внимание других пассажиров. Ладно. Надо бы объясниться...

Или нет. До нее дошло, что Единение Джексона, где бы оно ни находилось — окажется вовсе не таким местом, где кто-то потребует от нее объяснений.

— Мать, — громко произнесла она, и все тут же отвели глаза. — Могу я представить вам Шива Аркву? Он пригласил меня жить с ним. И я согласилась.

@темы: переводы, Буджолд, Архипелаг Джексона, гет

---

Новый фик: "Цена серебра"

Название: Цена серебра
Автор: Tikkys
Оригинальные персонажи, гет, R, драма, мини.
Описание:
Уже пять лет, как Барраяр охвачен войной. Технологические новшества Цетаганды встретились с простыми и действенными приемами партизанской войны людей, которым нечего терять. Цетагандийские гем-лорды, привыкшие к быстрым победоносным военным конфликтам в космическом пространстве, завязли в полной нецивилизованной дикости войне на планете, конца которой не видно. К чему приведет желание одного из них скрасить время своего пребывания в отсталом мире с помощью вдовы одного из форов?
Взято с ficbook.net/readfic/7253717

*
...Исходя из малого количества сохранившихся в СБ документов, можно предположить, что, по всей вероятности, это было добровольное и довольно-таки продолжительное сожительство с одним — или несколькими высокопоставленными гем-офицерами из дислоцировавшегося в округе оккупационного корпуса. В любом случае теперь уже некому сказать, было ли это по любви, из чувства самосохранения, или же леди Форбреттен пыталась обезопасить семью, расплатившись единственной имевшейся у нее монетой.
— А возможно, и по всем трем перечисленным причинам, — сказала леди Элис. — Жизнь в оккупированной зоне — штука непростая.
Л.М. Буджолд «Гражданская кампания»

В поместье тетки Форвинтер она приезжает внезапно, никого не предупредив заранее, но ее принимают радушно. Ахают, расспрашивают о дороге - она отвечает скупо и односложно. Неделю после переезда проводит словно в тяжелом сне — ходит, заученно улыбается, разговаривает с сестрой и остальными обитателями дома — но не чувствует ничего. Телеграф не работает, новостей из дома нет. Выходя из столовой, она случайно выпускает из рук тяжелую дверь, и та, подхваченная сквозняком, захлопывается с оглушительным грохотом. Cестра вздрагивает всем телом и, обшаривая комнату каким-то диким, затравленным взглядом, в защитном жесте прижимает к себе дочку.
— Это всего лишь ветер.
Так и не выпустив ребенка из судорожных объятий, сестра неуверенно улыбается, глядя на нее покрасневшими, заплаканными глазами, и она невольно задумывается: как бы та поступила на ее месте. В памяти с острой, болезненной яркостью всплывают события полугодовой давности.

— У вас чудесные дети. — Гем-лорд опускается в кресло с небрежной грацией хищника. — Охваченная войной провинция — не место для столь юных созданий. Полагаю, жизнь в столице была бы для них куда лучшим вариантом.
Взгляд серебристых глаз скользит по ее телу, как змея - столь откровенно, что не оставляет шансов быть истолкованным превратно. Ей физически хочется стряхнуть его и растоптать, но вместо этого она всего лишь сжимает пальцы так, что ногти впиваются в ладони. В столице — родня покойного мужа, столица не нуждается ни в лекарствах, ни в продовольствии, столицу не обстреливает артиллерия, чей вой слышен над крышей поместья каждую ночь...
И она молча склоняет голову в знак согласия.

***
Вечерами все обитатели поместья собираются вместе. Она сидит в кресле с вязанием, стараясь не вступать в разговоры.
— Питер сегодня вернулся. Просился сходить проведать семью. А деревня пустая стоит, — голос у старухи Форвинтер тихий и дребезжащий, но его слышно в каждом углу просторной гостиной, — дома сожжены, а где жители — неизвестно.

У гем-лорда тонкие пальцы, унизанные кольцами. Всегда холодные. Он никогда не причиняет ей боли, его движения всегда точны и безупречно выверены. Даже на пике страсти кажется, что он выполняет некий сложный ритуал, смысл которого от нее ускользает. Она продолжает исполнять его желания, даже не пытаясь вникать в суть происходящего, каждый раз до последнего сопротивляясь той волне наслаждения, которая накатывает на нее против воли. Она ненавидит себя за эту слабость - и ничего не может с ней поделать.
Гем-лорд продолжает приходить в поместье почти каждый день, и где-то на самом краю её сознания бьётся болезненное непонимание — что же он в ней нашел?
Но время идет, один день сменяется другим, и как-то незаметно этот вопрос перестает иметь для нее значение.

***
Утро начинается с головной боли. Она выходит на крыльцо, болезненно щурясь на яркий свет.
— Вот тебе! Вот тебе, на, получай, проклятый цет! — крик заставляет ее вздрогнуть. Ей не хочется идти, но она все-таки зачем-то идет на звонкий голос, доносящийся с заднего двора, где столпилась ребятня. Палка в руках двоюродного племянника крутится с бешеной скоростью. Его атака стремительна и беспощадна, от глиняного воинства во все стороны летят черепки, а сам герой уже по уши вымазан в красной пыли. Горстка его сверстников смотрит на неравный бой, восхищенно приоткрыв рты. Последний из врагов повержен, и мальчик гордо вскидывает свое оружие к выцветшему от зноя небу.
— Когда я вырасту, я стану великим полководцем! Я буду гнать гем-лордов до самой Цетаганды, а их императора посажу в клетку и буду возить по улицам!
Она медленно отступает назад, невольно прикасаясь к кинжалу фор-леди, висящему на поясе.

Спустя месяц гем-лорд впервые остается в поместье до утра. Лицо без привычных ярких разводов грима кажется лишенным возраста и его странная, нечеловеческая красота завораживает. Она смотрит на него не отрываясь — до тех пор, пока свечи не догорают, погружая спальню в темноту. А потом до рассвета лежит без сна, слушая ровное дыхание рядом, и сжимая под подушкой рукоять кинжала.
Утром она аккуратно кладет кинжал на столик возле кровати.
Гем-лорд, разумеется, замечает. На мгновение останавливает на ней пристальный серебристый взгляд - и не говорит ничего.

***
Проходя мимо кухни, она случайно ловит обрывок разговора.
— Слыхала, у Форкасионов хранилище разграбили? Охрану перебили, почти всю картошку унесли. И ладно б цеты — так свои же, чтоб им сгореть.
— Ой, лишенько мое, скоро ж снег сойдет — что они сажать будут теперь? Они ж и эту зиму еле пережили — на следующую сами к цетам на поклон пойдут, помяни мое слово.

Эту зиму она будет помнить до конца своих дней. Дороги засыпаны снегом так, что поместье оказалось отрезано от большого мира. И без того скудные порции еды приходится уменьшить вдвое. Запасы топлива на исходе, и она приказывает разобрать на дрова часть хозяйственных построек. Гем-лорд прилетает на вертолете, привозит консервы. Небрежно ставит ящики у дверей, как нечто незначительное, не стоящее упоминания. После его ухода она долго смотрит на ровные ряды банок, чувствуя, как что-то странно и болезненно сжимается внутри. Потом встряхивает головой, обрывает яркие этикетки с незнакомыми надписями и несет банки в кладовку.

***
Ночью она просыпается от жажды. Голова горит, губы пересохли так, что к ним больно притрагиваться. Она встает и идет на кухню. У дальней стены замечает два силуэта, слившиеся в один, слышит звуки торопливых поцелуев - и от души хлопает дверью об косяк. Испуганный вскрик, мелькает белое пятно фартука — и дробный топот двух пар башмаков горохом рассыпается по лестнице черного хода. Она проходит к раковине, наливает себе воды — и некоторое время стоит, слепо глядя в пустой квадрат окна, за которым едва начинает сереть предрассветное небо.

Руки гем-лорда обнимают ее за плечи. Они стоят вдвоем у широкого окна в гостиной, и смотрят, как снег засыпает деревья в саду. Иногда ей кажется, что наблюдать за танцем снежных хлопьев он может часами напролет.
— Там, откуда я родом, не бывает снега.
Она протягивает руку, и впервые касается его по собственной инициативе. Гем-лорд неожиданно улыбается, и становится до невозможности похож на человека.
Разумеется, она не произносит этого вслух.

***
- А я слышала, что тут партизане где-то лагерем стоят. Может, сюда каких-то карателей пришлют…
- А мне говорили, что они тут воду отравить собираются, чтобы выкурить партизан, в нашей Веринде-то…
- А я думаю, цеты просто отсюда уходят, обломали зубы-то об наших. Вот и пакостят, чтоб ничего ценного за собой не оставить.
Она медленно прикрывает глаза, перед внутренним взором стоит мост через Веринду, единственный на десятки миль вокруг, до которого от дома – десять минут неспешным шагом.

— Вы должны уехать отсюда. Как можно быстрее. Серебристые глаза смотрят цепко и пристально, заранее пресекая любые возражения. В голове теснятся десятки вопросов, но она только кивает и идет собирать вещи. Гем-лорд молча наблюдает за ней, потом подходит, и одним движением заставив ее запрокинуть голову, коротко целует в губы. Она не выдерживает - тянется навстречу, обнимая его в ответ. Ни один из них не произносит ни слова.
Когда маленький отряд выезжает из ворот поместья, она с безжалостной ясностью понимает, что все кончено. На месте души остается пустота с рваными серебряными краями.
Спину в последний раз обжигает нечеловечески пронзительный взгляд, но она ни разу не позволяет себе оглянуться.

@темы: Барраяр, гет, таймлайн: Первая Цетагандийская, Фанфики

---

Новый перевод. "Красиво и практично"

Название: Красиво и практично (Beautiful and Functional)
Автор: vkw10
Переводчик: Terra Cee
Джен. Драббл (~900 слов)
Персонажи: Катриона, Дру, Лаиса, Хелен Фортиц
Саммари: Лаиса обсуждает с барраярскими дамами способы самозащиты.
Взято с fanfics.me/fic119519

*
Лаиса повернула кинжал фор-леди, любуясь украшенной эмалью рукоятью.

— Однажды Дув рассказал мне о шпионке, у которой клинки были замаскированы под украшения для волос. Не могу представить, чтобы я прятала оружие в своей причёске, но этот кинжал так же красив, как и практичен. Интересно, как были устроены те клинки в украшениях для волос?

— Клинки, замаскированные под украшения для волос? Они могут быть очень полезны, Лаиса. По сравнению с парализатором меньше шансов, что их найдут и отберут у заложницы, — заметила Дру. — Вы даже сможете оставлять их на туалетном столике. Оружие будет под рукой, а мужчина его даже не заметит.

Катерина добавила:

— Да, это очень удобно. Тётя Хелен, как вы думаете, мы сможем найти изображения или, может, даже описания?

Катерина, Дру и Лаиса с надеждой посмотрели на госпожу профессор.

— Что ж, мы можем попробовать. К тому же украшения для волос проще доставать, чем мой кинжал фор-леди. Я посмотрю в университетской библиотеке завтра, после занятий.

Госпожа профессор вложила кинжал фор-леди в ножны под юбкой и взяла чашку чая.


* * *

— Пройдёмте в мой кабинет, там можно продемонстрировать изображения, найденные профессором, — сказала Лаиса после того, как поприветствовала Дру, Катерину и госпожу профессор.

— У вашего комм-пульта есть проектор? Я подумывала о покупке проектора, чтобы показывать клиентам эскизы садов. Но я сомневаюсь, что буду им пользоваться достаточно часто, так что вряд ли это будет выгодным приобретением. Лаиса, а вы своим часто пользуетесь? — спросила Катерина.

— Постоянно. Я нахожу его весьма полезным, когда мы с леди Элис обсуждаем распределение мест, так как можно одновременно вывести на экран схему стола и правила старшинства. Я никогда так хорошо не разбиралась в этих правилах, как она. Ещё с его помощью удобно показывать экономические графики и прогнозы доходов, когда мы с Грегором обсуждаем политические предложения.

Лаиса указала госпоже профессор на комм-пульт, налила гостям чаю и грациозно села в кресло.

— Ну что же, дамы, я нашла немало информации об аксессуарах, скрывающих в себе оружие. Начнём с украшений для волос, — сказала госпожа профессор, показывая на экран на стене.

— Но, профессор, это же не украшение для волос, — возразила Лаиса. — Это палочки. Их иногда используют для еды в ресторанах азиатской кухни на Комарре.

— Именно, Лаиса, — улыбнулась госпожа профессор. — Но ещё палочки использовались, чтобы закреплять шишку из волос. В этих палочках спрятано очень узкое лезвие, видите? Слегка поверните кончик, и у вас будет клинок четырёх дюймов в длину. Вот другой вариант — палочка с драконом. Видите, как дракон словно парит среди её локонов? Он находится на пятидюймовой спице с острым концом и режущей кромкой.

— Будет ли это эффективным? — с сомнением спросила Катерина. — Лезвия очень узкие и не особенно длинные.

Дру развела руки, отмеряя длину клинков.

— Да, ими можно убить, если вонзить в правильное место. Ударьте снизу вверх, отсюда, под правильным углом, — и попадёте в сердце. Сильный удар в висок, ухо или глаз, — и сможете достать до мозга. Понадобится время, чтобы застать человека врасплох, потом надо встать под нужным углом, но с помощью этих предметов можно кого-нибудь убить.

— Представить себе не могу, чтобы кто-то потерял бдительность рядом с заложником, — заметила Катерина.

— Фордариан спал с принцессой Карин, — ровным тоном произнесла Дру. — Что ещё вы нашли, профессор?

— Кольца, броши и медальоны. Несколько громоздкие, но в них есть ёмкости для хранения яда, — объяснила госпожа профессор. — Очевидно, их использовали, чтобы отравлять еду или питьё.

— Хмм… яд или, может быть, снотворное, — задумчиво проговорила Дру. — Может пригодиться в длительном плену, когда надзор ослабнет.

— А эти ремни? — спросила Лаиса.

— Большинство из них просто ремни. Я нашла несколько упоминаний об использовании ремней с тяжёлой пряжкой или металлическими заклёпками, чтобы нанести противнику несколько быстрых ударов, находясь вне зоны досягаемости. Этой узкой цепочкой можно задушить кого-нибудь, стоя сзади, — объяснила госпожа профессор. — В этом ремне скрыто два вида оружия: между слоями кожи спрятан отрезок режущей проволоки, а декоративная пряжка на самом деле — рукоять короткого ножа.

— Удавка, — пробормотала Дру. Она посмотрела на Лаису и Катерину. — Всё это малозаметное оружие. Во время нападения от него будет мало толку. Но беззащитная заложница, дождавшись нужного момента, сможет с их помощью нейтрализовать охрану на достаточное время, чтобы найти путь побега или убежище.

Лаиса принялась размышлять о такой возможности, её прелестное лицо помрачнело.

— Если мы их изготовим, вы научите меня обращаться с ними, Дру?

Дру решительно кивнула.

— Да. Мне понадобится несколько тренировочных манекенов, чтобы вы могли отрабатывать удары ножом, но их может предоставить СБ. Но как вы их сделаете и где возьмёте яды? От них есть польза, только если никто про них не знает.

— С ядами довольно просто, — сказала Катерина. — Некоторые яды можно получить из широко распространённых растений. Я сама могу их приготовить. А в Дендарийских горах живёт старый кожевник — он может сделать ремни. Он делал ремни для Майлза и отреставрировал седло его бабушки, графини Оливии.

Лаиса добавила:

— Я поговорю с Грегором и генералом Аллегре насчёт бижутерии. Но когда СБ найдёт ювелира, Катерина, не могли бы вы поработать с ним? Я бы не хотела носить украшения в военном стиле и боюсь, что именно их получу от любого мастера, одобренного СБ.

— Конечно, Лаиса. Вам понадобится по меньшей мере десяток вариантов, подходящих к разным вечерним и дневным нарядам. — Вдруг Катерина улыбнулась. — Вы положите начало модной тенденции. Надо разработать несколько дизайнов без скрытого оружия, для всех желающих.

Лаиса улыбнулась и предложила всем ещё по чашечке чая.

* * *

— Боже, Лаиса, все женщины в этой комнате носят палочки для волос с гербами их Домов! — воскликнула графиня Форволк. — Я только что слышала замечание леди Форпински, что ваши шпильки и пряжка пояса с гербом Форбарра и инициалами вашими и Грегора выглядят очень романтично. Какая прелестная идея!

— Спасибо, Элеонора. Я люблю носить красивые и практичные вещи, — ласково сказала Лаиса. — А теперь скажите, вашей дочери всё ещё нравятся уроки игры на скрипке?

@темы: переводы, Буджолд, джен

---

Новый фик: "Женщина, которой везло"

Название: Женщина, которой везло
Автор: Zayanfhel
Драма, гет, даркфик, PG-13 . Мини.
Кроссовер: Толстой Лев «Война и мир» * Буджолд Лоис Макмастер «Сага о Форкосиганах»
Пэйринг и персонажи: Елена Васильевна Курагина, Федор Иванович Долохов, ОМП
Предупреждения: инцест, Элементы гета, Элементы фемслэша
Саммари: история одной неправильной фор-леди, ровесницы повторного открытия Барраяра
Взято с ficbook.net/readfic/6557645

*
Леле шесть. У неё есть куклы, и пышные платья, и роскошные дворцы, и Леля не всегда задумывается, где граница между миром вокруг и её фантазиями. Часто играть ей не с кем: она – единственная дочь лорда Форрагина, и равные ей подруги появляются в замке редко, а до служанок она не снизойдёт. Тогда Леля зовёт брата, и он часами играет с ней, хотя не любит ни принцесс, ни замки – только солдат и лошадей.
***
Леле десять. К отцу приезжает погостить её дядя Этьен Форволк. Поздно вечером он долго спорит с отцов, а Лена стоит, прижимая ухо к замочной скважине, и пытается разобрать разговоры взрослых. Они говорят об измене одной из племянниц Форволка, и отец говорит непривычно мягко, а Форволк возражает ему твёрдо, зло и почти не резко:
- По мне, так жена должна родить, а остальное – блажь.
Лена вдруг отбегает от стены и понимает, что почти выдала себя. Но её горло сдавливает отвращение непонятно к чему, и она с усилием останавливает тошноту. Потом появляется странная мысль – что-то тягучее и неразборчивое, а сквозь него отчаянно стучит: мерзко, мерзко, мерзко, которое отчего-то превращается в не хочу, не хочу, не хочу.
Через несколько минут она берёт себя в руки и снова подходит к скважине, но эта тяжёлая мысль весь день ворочается у неё в голове. А вечером приходит к брату – брату, которого уважают и боятся все мальчишки замка и который в любое время готов слушать её – и говорит ему то, что крутилось у неё в голове весь день: не хочу детей. А потом резко добавляет: хочу всё, кроме детей. И тогда Лене становится легче.
А на следующий день отец ласково говорит ей: «А ты повзрослела».
***
Елене Форрагиной семнадцать. У неё породистое холёное лицо и тяжёлая коса до колен. Когда она приезжает в столицу, её встречают двоюродные братья: один из них - наследник графства, второй - первый красавец Форбарр-Султанны. Первый вводит её в императорский дворец и на вечера к Фордорогиной. Второй – знакомит с красавцами из Военной академии. С родным братом она видится всё реже, и всё чаще ей становится тяжело и неприятно оттого, как он на неё смотрит.
Лена часто вспоминает, как год назад мечтала о столичных балах и приёмах с их танцами, знатными красавцами и пьянящей роскошью, как будто пришёдшей из детских игр-грёз. Она пытается искать вокруг себя эту роскошь, танцует с графами и их наследниками, часами стоит без движения, когда модистки прямо на ней создают тяжёлые и величественные платья, беседует с аудиторами, и их благосклонные кивки пьянят не хуже вина. Она учится тонуть в роскоши – или в своей мечте о роскоши, да и важно ли это? – пока красивое породистое тело само двигается за неё по балам и салонам, само бросает заученные благосклонные улыбки и подбирает изящные реплики, само выводит сложные фигуры в танце с редкой грацией. Елена учится во всём доверять своему телу, которое на лету схватывает самые тонкие правила этикета и мгновенно подбирает самую точную позу, улыбку и взгляд, пока сама Елена позволяет себе любоваться на мир с неуместным – почти детским и почти провинциальным – восторгом.
На одном из таких балов второй двоюродный брат знакомит её с молодым красавцем-офицером.
- Это Фёдор Фордрохов, - говорит он до того, как представить их друг другу, - безумец, как и все Фордроховы. Они одни из первых стали форами, но развязали войну в 25 веке и лишились графства в наказание за измену, и с тех пор горды, бедны и всегда на передовой.
Брат подводит её к Фордрохову, и Елена как всегда даёт своему телу говорить и улыбаться, а сама любуется на него: у него роскошное, как будто высеченное из мрамора лицо, властная улыбка, холодные серые глаза. Елене кажется, что эти глаза смотрят на неё в упор сухо и оценивающе, как будто спрашивают: чего ты, такая красивая, стоишь на самом деле. И Елена хочет ответить на этот взгляд сама, не пряча ничего от него и от себя, но понимает – если она ответит о своих грёзах и любви к роскоши, то ей достанется только презрение этого человека.
Тело Елены танцует с Фордроховым и завладевает его вниманием, а сама Елена ищет: что этот властный человек сможет назвать достойным. Она вспоминает свою жизнь, поместье, игры и сказки, брата рядом и странный разговор, когда она сказала, что у неё будет всё, кроме детей. Тело Елены всё быстрее кружится, Фордрохов танцует с ней весь вечер, а она вспоминает, как её хлестнули слова Форволка, и как она привыкла заставлять брата играть с ней и слушать её, как училась пленять людей света. На заключительном танце Фордрохов смотрит на неё всё более пристально, и Елена понимает: всю она жизнь любила решать за себя сама, и пускай это не похоже на все слова и легенды о фор-леди, до конца верных своим мужьям. Елена оглядывается вокруг себя – и вместо привычной роскошной грёзы видит только снисходительные и внимательные взгляды других мужчин: а из тебя выйдет неплохая жена; а интересно, кому такой приз достанется. И только взгляд Фордрохова кажется ей таким же, как раньше – сухим, оценивающим и пугающе беспристрастным.
***
Елене восемнадцать. На приёмах она всё чаще видит забавного богача из недавно поднявшихся форов. Нескольких разговоров с ним хватает, чтобы понять: если он станет её мужем, то окажется слишком мягким человеком, чтобы мешать ей тратить его деньги. Тело Елены давно знает, как очаровать такого просто мужчину, а сама она ловит взгляд Фордрохова – он становится насмешливым и цинично-благосклонным: молодец, девочка, быстро учишься. Через месяц богач присылает сваху.
Первая ночь проходит на удивление гладко: тело Елены хорошо знает свою работу, а муж как будто растерян перед своей великолепной женой и осторожен с ней. На следующую ночь они спят порознь.
Через некоторое время он начинает разговор о детях – и тело Елены отвечает ему снисходительной и слегка брезгливой улыбкой, а ей вдруг становится до тошноты отвратительно и тоскливо рядом с ним. Утром она приходит к брату (тому, который родной), ловит на себе его тяжёлый обжигающий взгляд, приветливо улыбается и беседует – и через полчаса он говорит ей, что влюблён в неё. А Елене просто хочется хоть так поквитаться с теми традициями, из-за которых она была вынуждена выйти замуж и забыть своё отвращение к мужу в жадных объятиях младшего брата.
На приёме через несколько дней Елена встречает Фордрохова, и впервые с приезда в столицу мысль о резкой и ясной границе между ней самой и своим телом у Елены исчезает. Она подходит к Фордрохову уверенно и грациозно, говорит ему общие, но очень уместные слова о собственном браке и муже, и эта походка, и эти слова, и её улыбка и жесты теперь принадлежат ей, а не только её телу. И её породистое достойное лицо кажется ей собственным лицом, а не тем, которое только придумала для себя провинциальная девочка. Она смело и с любопытством смотрит в глаза Фордрохова, и в его взгляде кроме холодной оценки, которую он даёт каждому, она начинает видеть что-то другое: то ли поддержку, то ли восхищение, то ли понимание.
Елена не хочет долго разбираться, что это – просто она приглашает Фордрохова на приём у своего мужа (сам он ничего не понимает в светской жизни, смотрит на приёмы как на бесполезную обязанность и уходит с них при любом удобном случае). Через некоторое время она снова зовёт его к себе в дом, потом ещё раз, и опять, и опять. Вскоре они становятся любовниками – и Елена уходит в новый для неё зыбкий и безумный мир полузапретных светских романов. Она влюблена в этот странный мир, где для того, чтобы поговорить с человеком не на строго установленный круг тем, нужно больше смелости, чем на то, чтобы провести с ним не одну ночь.
В один из вечеров Фордрохов зовёт её поговорить – и Елена понимает, что это будет один из редких в её жизни не-светских разговоров. Он холодно смотрит на неё и медленно произносит:
- Я хочу убить Вашего мужа.
Тело Елены легко скидывает привычную вежливую улыбку, которая не всегда исчезает даже ночами, и она говорит так же откровенно, как и он:
- Что ж, я не буду о нём скорбеть. Но какое Вам до него дело?
- Он Ваш муж, и у него есть власть над Вами.
Лицо Елены остаётся строгим, но сама она вдруг пьянеет от счастья: ради неё идут на убийство. И всё она отвечает сухо и сдержанно:
- Он мягкосердечен и добр, и не посмеет воспользоваться этой властью.
- Не стоит говорить так уверенно, - Фордрохов как будто злится на Елену, - он слаб, а слабые люди всегда могут захотеть самоутвердиться, а, согласитесь, жёны для такого самоутверждения и нужны.
- Хорошо, - Елена говорит так, как будто слова Фордрохова (впрочем, убеждённого холостяка) не уязвили и не должны были уязвить её, - но при его смерти его деньги отойдут моему отцу, а он за них схватится гораздо крепче моего мужа.
- Ваш отец – человек сильный, и он не станет себе что-то доказывать тем, что лишит вас денег. Вы с ним сможете договориться раз и навсегда. А Ваш муж может вдруг захотеть изменить свою жизнь - и его состояние уйдёт у Вас из рук.
Елена кивает, и сквозь счастье и гордость она до отвращения ясно видит свою нелюбовь, переходящую в ненависть и ставший привычным, как воздух вокруг, затаённый страх перед мужем.
- Хорошо, - холодно говорит она.
- В таком случае, завтра я вызову его на дуэль.
При прощании Фордрохов и Елена жмут друг другу руки, как будто скрепляют договор.
***
Елене двадцать. В городе цеты, и то здесь, то там вспыхивают бои. Роскошный дом Елены – после дуэли муж уехал прочь из столицы, оставив его жене – почти не пострадал. На рассвете к ней прибегает девочка-служанка и передаёт просьбу Фордрохова прийти к ней.
С Фордроховым она не говорила один на один уже два года – после его дуэли с её мужем. И теперь она стоит перед ним, одетая непривычно просто, и он холодно оценивает её взглядом, как при первой встрече.
- Ты слышала о приказе Императора Дорки уходить в леса и продолжать сопротивление цетам? - он говорит тем же деловым тоном, каким обсуждал с ней дуэль.
- Да. И ты уходишь туда?
Елене любопытно, зачем он звал её: он не из тех, кто станет красиво прощаться с бывшей возлюбленной.
- Ухожу, - спокойная констатация факта, - а ты?
Елене смешно и горько. Фордрохов – тот Фордрохов, которому была безразлична честь и который легко смеялся над собственной репутацией, вдруг посчитал и себя, и её «истинными и правильными барраярцами».
- Зачем? – на лице Елены незаметно для неё самой проступает привычная, но до безвкусицы неуместная в этом разговоре светская улыбка, - что я забыла в лесах? Ради чего мне жить там и каждый день делать грязную работу? Ради старых порядков? Прости, но мне больше нравятся цеты: несмотря на все перегибы, у них на дворе двадцать восьмой век, а не восемнадцатый.
Фордрохов смотрит на неё вдумчиво и брезгливо, как на высушенное насекомое, и Елена почти слышит его непроизнесённый слова: «Забавно: такую, как ты, я любил...» Но секунду спустя оба разворачиваются и расстаются, не прощаясь.
К восходу Елена снова дома. Ей удаётся попрощаться с братьями – родным (он толком не думает о ней, мысленно он уже в горах), старшим двоюродным (он холоден, и прощается, как будто соблюдает ритуал) и младшим двоюродным (его лицо избалованного ребёнка мгновенно становится взрослым, и только он прощается искренне).
Через несколько дней, когда стихийное сопротивление в городе почти стихает, к ней в дом приходят двое: художник и племянник одного из генералов Прайен гем Варга и его то ли подруга, то ли любовница Ребекка гем Модеан. На лице Прайена, выразительном и резком даже сквозь изощрённый гем-грим, выражение несильного и чуть презрительного любопытства; у Ребекки - то стандартно-красивое спокойствие, в котором почти всегда застывают лица гем-леди. Елена не знает этикет Цетаганды, и принимает гостей по барраярскому – беседа, прогулка по дому и еда в несколько перемен.
Во время чая Прайен и Ребекка беседуют друг с другом, и Елена впервые вынуждена молчать в собственном доме.
- Согласись, - голос Ребекки удивительно чистый и ровный, как на звукозаписи – крайне любопытно, что еда в их обычаях играет такую огромную роль.
- Неудивительно, - Прайен смотрит Ребекке в глаза, но Елена чувствует на себе его холодное и снисходительное внимание, - ведь им приходилось выживать ещё двадцать лет назад. Все доиндустриальные культуры уделяют еде огромное внимание.
- И при этом она не отличается разнообразием вкусов – всё или жирное и сытное, или сладкое.
- Бедна, как и всё у местных. У них даже красивые люди почти на одно лицо: оно широкое, тяжёлое и резкое.
- Не стоит так обобщать, посмотри хотя бы на хозяйку дома, - Ребекка говорит то ли как заводчик лошадей, то ли как экскурсовод перед группой туристов, - её лицо далеко от идеала, но комбинация генов весьма любопытна.
- Согласен. Я планирую, - голос Прайена остаётся всё таким же ровным, но теперь он смотрит в упор на Елену, - обучить её манерам и выходить с ней в свет. Думаю, будет смотреться весьма любопытно: экзотическая внешность без этой форской дикости.
Ребекка окидывает Елену взглядом – её молодое аристократическое лицо сохраняет всё ту же улыбку, сильное тело почти расслаблено.
- Мне кажется, это вполне возможно. Кстати, обрати внимание: она – одна из самых красивых местных, и она же наиболее трезво оценивает свои перспективы в нашем мире и не тратит себя на бесполезную ненависть.
- Ты хочешь напомнить мне о том споре, когда ты утверждала, что даже при случайных комбинациях генов красота сочетается с более высоким, чем у остальных людей третьего сословия, развитием остальных качеств?
- Именно о нём.
- Что ж, - Прайен смотрит на Елену немного мягче, - посмотрим на неё подольше: насколько быстро учится, как занимается сексом. Если она окажется интересной, мне придётся признать твою правоту.
- Думаю, - Ребекка улыбается впервые за разговор, - ты будешь совсем не против принять поражение в этом споре.
- В таком случае, - глаза Прайена загораются азартом, - мы переедем сюда и перестроим этот дом. А потом возьмёмся за её воспитание.
Прайен и Ребекка встают, и Елена прощается с ними. Её тело, привыкшее всегда оставаться безукоризненным, улыбается и говорит им что-то вежливое, запоминает, что Прайен снова прибудет сюда вечером уже навсегда, лёгкими, но неторопливыми шагами провожает их до флаера. А сама Елена горько-горько смеётся про себя и почти не верит, что это она два дня назад считала слова цетов о том, что они хотят вывести позаботиться о Барраяре и в вывести его в современность, правдой.
Гемы уходят. Елена не смотрит им в след, а только вслушивается в тишину в пока ещё своём доме. Она понимает, что это последний вечер тишины, последний вечер, когда она может решать сама, что ей делать.
***
Елене двадцать один. Сопротивление в городе не прекращается уже больше месяца, но вокруг Елены – только смутные слухи об этом. Ей не позволено выходить из дома одной, и она напряжённо вслушивается в разговоры гостей – о стихах, лицах, художниках и почти никогда о войне – и пытается увидеть за ними мир вне дома, уже давно не принадлежащего ей. Там, вне, цеты строят космопорт на землях отца, кто-то из её прошлых любовников гибнет, Фордрохов записывает видео с массовой казнью, братья сражаются в горах и их боятся, даже муж в плену после какого-то безумного покушения. Там, вне, люди живут по-настоящему.
А здесь, внутри дома, жизни нет. Есть Прайен, перед которым надо держать себя, как гем-леди и ночи с которым с каждым разом становятся всё более изощрёнными. Есть Ребекка, которая приходит всё реже и которой нужно просто отыграться на ком-то после разрыва с Прайеном. Есть гости, с которыми она может говорить часами, но чьи взгляды только скользят по ней или мимо неё. Есть горьковатые таблетки, после который Елена сходит с ума от желания и не видит перед собой никого и ничего, кроме Прайена. Есть неуверенные попытки служанок поддержать: тебе ведь повезло – тебя не забрали в лабораторию, не убили свои же за связь с цетом, не отправили в лагерь из-за братьев в сопротивлении, не... не... не...
Но Елене всё чаще кажется, что и этого нет - есть только ровное, будничное, удушающее бессилие. И в этом бессилии жизнь видится Елене удивительно простой: и роскошь, и вожделение мужчин, и власть над ними, и даже свобода всё чаще кажутся ей полностью бесполезными.
Елена не спрашивает себя, есть ли тогда что-то не бесполезное. Просто однажды посылает одну из служанок к Берте-травнице, лукавой и весёлой женщине-простолюдинке, к которой молодые фор-леди часто отправляют прислугу за травами, если появился ребёнок не от мужа, а другие пока об этом не узнали.
- Скажешь, чтобы дала трав для малыша, но так, чтобы на гема хватило. А то, что она тебе передаст, принесёшь мне.
- Вы... убить себя хотите? – испуганно шепчет служанка.
Елена лишь улыбается на её слова.
- Делай, что приказано.
Через некоторое время служанка приносит отвар из купленных трав. Елена спокойно благодарит, и ей вдруг становится легко. Так легко, как не было в детстве. Так легко, как не было на лучших балах. Так легко, как не было после отъезда мужа. Так легко, как не было ни в толпе, ни с любовниками, ни в одиночестве.
Елена выпивает отвар без напряжения.

@темы: гет, таймлайн: Первая Цетагандийская, Фанфики

---

Новый перевод: "По секрету"

Название: "По секрету" (In Confidence)
Автор: Stayawhile
Переводчик: Terra Cee
Джен, мини, G. Катерина Форкосиган, Пел Наварр
Таймлайн: "Дипломатический иммунитет".
Взято с fanfics.me/fic120513

*
На первый взгляд помещение выглядело почти неприметно: тусклые цвета, простые линии. Однако почему-то оно производило впечатление большей роскоши, чем любая затейливо украшенная комната на Барраяре. Здесь было несколько низких столиков, изящные, но удобные стулья и ваза извилистой формы с одним великолепным цветком. Возможно, ирис какого-то гибридного сорта необыкновенно яркого красного цвета — единственное цветное пятно, подчёркивающее успокаивающую утончённость остальной обстановки.

Катерина откинулась на спинку и потянулась. Наконец, впервые за многие дни она обращает внимание хоть на что-то. Когда Майлз ослабел, она словно стала его тенью, позаимствовав непреклонную решимость и упрямство, которые его тело больше не могло поддержать. Она слышала, что супруги становятся похожими друг на друга, что их личности в каком-то роде смешиваются, но лишь спустя долгие годы совместной жизни, а не после медового месяца.

Впрочем, её медовый месяц был из ряда вон выходящим.

Но теперь он в безопасности. Так сказала довольно пугающая госпожа доктор: он вылечится от отвратительного яда, попавшего в его организм. Было трудно проявлять благодарность, зная, что те же люди, которые его спасли, создали такое ужасное оружие. "Утончённые, хитроумные и абсолютно безжалостные", — так Майлз описал цетагандийцев в тот вечер, когда рассказал ей о своей первой поездке на Эту Кита. Что ж, не важно; воспитанная как фор, она смогла правдоподобно изобразить благодарность, а бесконечный запас утешения добавлял иллюзии реальность.

Майлз с комфортом отдыхал в своей комнате. Она могла видеть его на овальном экране рядом со стулом; его грудь ритмично поднималась и опадала, свидетельствуя о настоящем сне, после ужасной неподвижности анабиоза. Слуга-ба, проводивший её в эти апартаменты, показал, как пользоваться экраном, и это было удобно. Она осознавала, что физически сильно истощена, но ещё не пришло время уступить требованиям организма.

Послышался тихий звон, и Катерина встала, когда дверь открылась, впуская высокую женщину в бледно-золотом одеянии, сочетавшимся с тёмным золотом волос. Она встречалась с этой женщиной только один раз и недолго, но хорошо знала её лицо по изображению на комм-пульте.

— Леди Форкосиган.

— Аут Пел Наварр.

Женщины кивнули друг другу в знак признания. Катерина подумала, что, скорее всего, существует сложный протокол, которому она должна следовать, но никто ей о нём не рассказал, и посетительница, по-видимому, его не ожидала. Вместо этого она указала на стул, и аут Пел грациозно вошла и села; за ней следовал слуга-ба, который на тележке привёз чай, поклонился и вышел.

— Я очень рада встретиться с вами лично, — сказала Пел. — От имени императрицы я благодарю вас за помощь в разрешении этой неблагоприятной ситуации. — Она налила себе чай, её движения воплощали грацию и скрытую силу.

— Спасибо. На самом деле это заслуга Майлза… лорда Форкосигана. Я всего лишь немного заменяла его, в конце. — Она взяла чашку, с помощью чуткого к запахам растений обоняния пытаясь распознать источник аромата.

Пел взмахнула рукой.

— Неуслышанное решение ничего не решает. Было необходимо, чтобы его голос был услышан, и вы обеспечили это, — она улыбнулась. — Должна признать, вы заинтересовали меня во время нашей первой встречи, на свадьбе вашего императора.

— Правда? — только и смогла произнести Катерина.

— После того, как я впервые встретила вашего мужа много лет назад, я начала изучать барраярскую культуру. По правде говоря, для меня это в некотором роде хобби. Чем больше я узнавала, тем больше понимала, насколько незаурядный он человек. Его партнёром должна была стать незаурядная женщина.

— Да, он незауряден.

— Многие мужчины отважны. Многие умны. Но немногие видят достаточно ясно и действуют достаточно быстро, чтобы спасти две империи. Это помогло мне понять, как Цетаганда смогла проиграть Барраяру.

Катерина почувствовала волну раздражения, вызванную лёгким акцентом, сделанном на последнее предложение. Она знала, что цетагандийцы верят в своё превосходство над обычными людьми, двигаясь к цели своей расы — генетическому совершенству.

— Барраярцы просто так не сдаются, особенно — Форкосиганы. Дед моего мужа, граф Пётр Форкосиган, был лидером сопротивления цетагандийской оккупации. Возможно, Майлз не такой уж незаурядный — просто типичный представитель.

"Она должна меня пугать", — думала она, — "эта женщина, её неземная красота и власть. Год назад меня бы трясло. Но теперь я леди Форкосиган. И, кроме того, я слишком устала, чтобы переживать".

— Возможно, — ответила она. — Я изучала тот период. Это не популярное мнение, но я считаю, что Цетаганда может многому научиться у Барраяра и его жителей. Мне бы не хотелось, чтобы мы вновь стали врагами.

— И это наша общая цель.

Минуту они молчали. "Надо уйти от политики", — сказала себе Катерина. — "Сменить тему".

— Боюсь, я не знаю о вашем мире столько же, сколько вы — о моём, — рискнула она. — Барраярцы немного знакомы с гемами, но мало кто знает о самом существовании аутов.

— Так задумано, — сказала Пел. — Небесный Сад — закрытый мир, куда могут войти лишь немногие гемы, и тем более — инопланетники. Некоторые аспекты общие с культурой ваших форов, например, почитание предков. Наши дети также очень дороги нам, не только сами по себе, но и как дело нашей жизни.

— Я думаю, они дороги любым родителям на любой планете. — Далеко отсюда Хелен Наталья и Эйрел Александр плавали в своих репликаторах, пребывая в безмятежном небытии, пока Никки с дедушкой и бабушкой в Форкосиган-Сюрло учится ездить верхом. — Я рада, что мы смогли вернуть вам ваших детей.

— У вас есть свои дети, леди Форкосиган? — Пел пристально смотрела на её лицо, пока Катерина рассказывала о близнецах и Никки.

— А вы? Вы тоже мать? — спросила Катерина. Глаза аута Пел лишь слегка расширились, но Катерине стало интересно, почему вопрос удивил её.

— Не совсем, нет. Мои гены передались детям моего созвездия, но роль матери у нас… другая.

Конечно, подумала Катерина, для консорта работа в Звёздных Яслях стоит на первом месте. Она, возможно, не воспитывает своих детей и даже не проводит с ними много времени. "Интересно, она скучает по ним?"

— Я завидую вам.

Теперь пришла очередь Катерины удивляться.

— Мне?

— Моё первое знакомство с лордом Форкосиганом было удивительным опытом. Жизнь аутов… полна ограничений. Наши традиции — итог исследований, проводившихся на протяжении поколений, и все они нацелены на создание мира эстетического совершенства. Мы живём согласно этим традициям, и изменения происходят медленно, если вообще происходят. Азарт и опасность практически чужды Небесному Саду, — Пел положила тонкие руки одна на другую.

Катерина устало улыбнулась.

— Майлз любит азарт и опасность. Не знаю, может, он ищет их на бессознательном уровне, но, похоже, они всегда находят его. Жизнь с ним бывает пугающей, но редко — скучной.

— Должна признаться, что это происшествие и этот мужчина… важны для меня, — Пел подлила себе чай, её обрамлённые длинными ресницами глаза внимательно смотрели на бледно-зелёный фарфоровый чайник и хрупкие чашки. — Мне не следует говорить об этом, но с кем ещё я могу поделиться? Мои товарищи не поймут: они бы посчитали меня глупой и сбитой с толку.

— Кажется, я понимаю. В моём первом браке я не могла говорить о некоторых вещах, потому что никто не стал бы слушать. — Была ли аут Пел одинока? Странная мысль, но Катерина чувствовала, что так и есть на самом деле. — Вы можете свободно говорить со мной, обещаю сохранить ваши слова в тайне.

Пел кивнула; её длинные шелковистые волосы, собранные в пучок, переливались на свету.

— Он любит вас. Ещё не до конца придя в сознание, он говорил о вас, и с такой страстью… — она остановилась, чтобы успокоиться, что ещё больше смутило Катерину. — Я была уверена, что брак в касте форов — официальный договор, связывающий созвездия ради высшей цели, как у нас. Ваше имя, произнесённое его голосом… ясно дало мне понять, что это нечто большее.

— Так бывает, — тихо произнесла Катерина, — не всегда. Мой первый брак не был… он был официальным договором, как вы выразились. Но мне повезло. Майлз — это…

— Майлз, — в голосе Пел звучала печаль, тоска по чему-то, чего не было в легендарном Небесном Саду. — Лучший комплимент, который я могу вам сделать, — это то, что я считаю вас достойной леди Форкосиган. Я рада этому.

Леди Форкосиган пробормотала слова благодарности, пытаясь уложить в голове, что аут Пел Наварр, консорт Эты Кита была… влюблена в её мужа? Она очень устала и, конечно, всё не так поняла. Вдруг движение на экране привлекло её внимание.

— Он проснулся! — она поставила чашку на стол. — Мне надо к нему… — она остановилась, поняв, что её действия могут показаться неприличными. — Простите, но я хочу быть рядом, когда он в сознании.

За дверью послышался звон.

— И, если я не ошибаюсь, пришло ба, которое отведёт вас в к нему, — Пел встала, снова становясь недосягаемо благосклонной хозяйкой. — Конечно, вы хотите быть рядом. Я поговорю с ним позже, когда его выздоровление перейдёт на следующий этап.

— Спасибо, — в то время, как её сердце и половина мыслей были уже у постели Майлза, она сделала усилие и в последний раз переключила своё внимание на Пел. Но что она могла сказать? У Пел Наварр была планета и одна восьмая часть галактической империи; у Катерины было то, чего обе они желали больше всего. Ба ждало у двери. — Было приятно встретиться с вами. Благодарю вас за всё, что вы сделали, и за то, что провели со мной последние полчаса. — Она пожала руку женщины и посмотрела ей в глаза, и они обменялись молчаливым соглашением.

— Взаимно, леди Форкосиган. Пойдёмте.

@темы: переводы, Буджолд, Цетаганда, джен, Катриона

---

КОТИКИ! и новый фик: "Эпизоды из истории кошачьей династии"

Название: "Эпизоды из истории кошачьей династии" (Scenes from a Feline Dynasty)
автор: FanFicReader2016
переводчик: jetta-e
Мини джен, флафф, элементы гета.
Саммари: кошка Царапка очень ответственно относится к продолжению рода. Идут годы, и вот что из этого получается...

— Я всегда был таким нервным? — вслух удивился Саймон Иллиан, отдыхающий на роскошной кровати, где некогда окончил свои дни генерал граф Петр Форкосиган. — Неужели без этого чертова чипа я забываю о постоянной бдительности? Или все потому, что я здесь, в старом доме, который стонет и скрипит и по которому круглые сутки бродят люди?
— Мр-р-ряу, — ответил его компаньон.
— Ситуация достойна жалости, — насмешливо фыркнул Саймон. — Я могу позвонить любому, самому лучшему доктору на планете, а вместо этого разговариваю с КОТОМ!
* * *
Громкий звук разбудил задремавшего обитателя одного из самых элегантных апартаментов особняка Форкосиганов.
"В комнате кто-то есть!" — завопил Рёва.
"Может, эта та блондинка-горничная. Я бы не отказался вытворить с нею МНОГО всякого", — облизнулся Пыхтун.
"Я позабочусь о незваном госте", — охотно предложил свои услуги Убийца.
"Давай! Я голоден!" — вмешался Обжора.
"Вы все, тихо, — приказал Черной Команде сонный Марк. — Это кошка. А братцу не понравится, если мы обидим кого-то из его домашних любимцев".
* * *
— Корделия?
— Да, дорогой? — она зевнула, радостно растянувшись в их большой удобной постели после долгого путешествия с Сергияра.
— Насколько большими могут вырасти мутанты доктора Боргоса, по его словам? — уточнил вице-король.
— Королева - дюйма четыре, а рабочие особи намного меньше. Держу пари, Эйрел, если бы речь шла о боеприпасах, ты бы все калибры точно вспомнил, — проворчала Корделия. — А почему ты спрашиваешь?
— Дорогой капитан, если я могу обратить твое внимание на то, что находится справа от кровати, ты увидишь, что мои брюки шевелятся. Я не уверен, что хочу рискнуть и испачкать жучиными потрохами свое любимое кресло.
— Эйрел, нам стоит свозить тебя в Имперский Госпиталь и проверить, все ли у тебя в порядке с глазами, — постановила вице-королева. — У масляных жуков нет хвостов. И они не мурлыкают. Ты кинул свои штаны прямо на одного из майлзовых котят.
* * *
Это была прекрасная свадьба. Месяцы упорной работы восстановили так долго находившийся в небрежении столичный отеческий дом жениха до изначального состояния, и теперь он был способен приютить под своей крышей почти весь Совет Графов, от Форхаласов и Форкаллоннеров до Форбарр и Форбреттенов. Жених давно уже знал брачные клятвы наизусть, а короткая запинка невесты была немедля исправлена ее старшей сестрой, которая играла роль свадебного Наставника, в то время как лучащаяся от удовольствия леди Элис стояла в первом круге гостей.
Лорд Форкосиган и его очаровательная невеста тоже сияли. Отчасти по личным причинам — Майлз, в конце концов, был знаком с невестой с того самого дня, как ее достали из репликатора. А отчасти по патриотическим — помогая жениху защитить его права на графство, наследник графа Форкосигана сыграл важную роль в продвижении Барраяра к галактическим нормам наследования и равноправия полов. И в этом деле они оба стали политическими союзниками и друзьями. Это было достойно того, что быстро сделалось фирменным даром Форкосиганов к самым значимым событиям в жизни — домашнего любимца с шерстью, раскрашенной в родовые цвета Дома.
— Ну и где он? — кипятилась невеста, уже переодевшаяся в голубой пеньюар, так подходящий к ее глазам и драпировкам на огромной кровати, которые она боялась помять в первый раз.
В ту же минуту в гардеробной жених вопрошал себя, почему, после стольких месяцев болезненного воздержания, он не спешит овладеть невестой. "Тоже мне, трепет невинности!" — выругал он себя и открыл дверь в спальню. Он успел сделать три шага, споткнулся о кучу серого меха и полетел носом вперед.
— Доно, — недовольно заметила графиня Оливия Форратьер, — соберись, ты вопишь, как девчонка!
* * *
— Доставлено для вас сегодня, сэр, — доложил швейцар, пока Айвен у дверей топал и стряхивал снег с шинели, прежде чем войти в здание. — Из особняка Форкосиганов. Мы отнесли в вашу квартиру.
"Интересно, что это могло быть?" — прикидывал Айвен, пересекая вестибюль и входя в лифт. У Майлза с Катериной все еще продолжался медовый месяц в Форкосиган-Сюрло, так что это явно не от них. Никки поделился фейерверками? Тетушка Корделия сжалилась над изголодавшимся холостяком и прислала остатки от вчерашнего вечернего пиршества? Вчера была снежная буря, и мало кто выбрался из дома на прием к почетным спонсорам новоиспеченного Сериярского университета.
Но все мысли о деликатесах матушки Кости исчезли, когда Айвен вышел у себя на этаже, и его слуха достигло громкое мурчание.
Не следовало ему заказывать тех спаривающихся ледяных кроликов.
* * *
— А это что за черт? — вопросила Элли Куинн, разглядывая сумку с вентиляционными отверстиями, увенчавшую гору багажа ее подчиненной на станции Клайн.
— Подарок от адми... от лорда Форкосигана и его леди-жены, мэм, — доложила сержант Таура.
— А почему он шевелится?
— Нормальное поведение для котят, мэм, — и сержант счастливо улыбнулась, показав клыки во всей красе. — Они такие классные. Прямо рождены для жизни на корабле. И скачковой болезни у них не было, и невесомость им нравится, едят они всё, ходят всегда в лоток — да, он герметично закрыт, мэм. И кормушка тоже. От них вообще никакой грязи.
— От "них"? — адмирал Куинн ухватила главное. — Ты собираешься их разводить?
— О, нет, мэм. Они обе девочки. И они стерилизованы, леди Форкосиган на этом настояла.
— Таура, у нас наемный флот. Наемники не заводят домашних животных?
— Если не считать зверинца в лазарете, — фыркнула Таура. — Может, Скелли сумеет наконец-то отыскать ту мышь, которую упустил наш медтехник?
— Скелли? А это что за имя? — спросила Элли, явно теряя боевой задор.
— Сокращение от "скеллитум". Это такое странное растение, которое должно вырасти выше меня. Та, которая черепаховая — Скелли. А черная с белым — Элли. Лорд Форкосиган назвал ее в вашу честь, мэм.
* * *
— Энрике, мы вообще-то на отдыхе! — прошипела Марсия, входя в кухню родительского пляжного дома.
— Так и есть, дорогая, мне нужно всего несколько минут... — ответил ее муж, не поднимая головы.
— То же самое ты уже говорил час назад. Черт возьми, Энрике, скоро прилив.
— Марсия, ты же знаешь, что я не слишком люблю купаться...
— А папа не любит, когда ты привозишь работу сюда! — отрезала Марсия в ответ. — Он весьма раздражен, что ты нарушаешь его прямой приказ. Разве разумно игнорировать человека, который носит меч?
— Но я уже почти синтезировал новый штамм, который сможет выжить на барраярской листве! — запротестовал Энрике.
— А нам на это наплевать, — возразило новое действующее лицо, явившееся на поддержку его жене. Глаза Делии Галени метали молнии, когда она обозрела картину: весь стол, на котором она планировала накрыть поесть прежде, чем отправиться плавать, покрыт садками и записями. — У тебя две минуты, Энрике. Две минуты на то, чтобы убрать всю эту дрянь и продезинфицировать стол, или, КЛЯНУСЬ, я открою дверь прачечной.
— Ты не посмеешь! — застонал Энрике.
— Если не она, так я, — холодно заявил коммодор Куделка. — И решим проблему раз и навсегда. Может, если кошки сожрут твоих бесценных масляных жуков, ты научишься оставлять в лаборатории то, что к лаборатории и относится!
* * *
— Тетя Корделия, мне что-то не по себе,— заявил Никки, заходя в библиотеку, где его новые дедушка и бабушка наконец закончили работу с проектом сергиярского бюджета на предстоящий год,
— Почему, милый? Что-то в школе? — задала вопрос Корделия.
— Нет, это насчет того, что я тут услышал. Вы знаете, что сегодня приходил медтехник заправлять репликаторы? — Оба Форкосигана кивнули. — Он сказал горничной, что младенцам тут будет небезопасно, потому что в доме столько кошек. Что они не смогут здесь хорошо дышать.
— Это просто бабкины сказки, — успокаивающе пророкотал Эйрел. — Кошки вовсе не крадут дыхание младенцев.
— Зато это делают бабки, — фыркнула Корделия. — Слишком часто на Барраяре вину за смерть младенцев, бывшую на самом деле убийством, сваливали на домашних животных.
— Может, где-то такое и есть, но не у нас в Округе, — возразил граф. — Благодаря нашему сыну.
— Потому что люди думают, что он мутант? — спросил Никки. — Я сам мутант. И мой папа был тоже.
— Что за чушь! — вскипела Корделия — У тебя и твоего отца было заболевание, поддающееся лечению. А с генами Майлзом вообще все хорошо! И эмбрионы не имеют ни одного дефекта, как мы всегда всем и говорили. Когда-нибудь, Никки, у тебя будет шестеро братиков и сестричек. И этот дом наконец-то наполнится сколько сможет.
— А что сделал Майлз, чтобы люди больше не убивали маленьких мутантов? — спросил Никки.
— Ты помнишь Харру и Лэма Журика, они приезжали к нему на свадьбу? — Его внук кивнул, и Эйрел начал свой рассказ: — Когда Майлз только закончил Академию, у них родился первенец. Девочка по имени Райна...
* * *
— Майлз, мы просим тебя оказать нам одну любезность, — заявила Карин Куделка, входя в детскую в особняке Форкосиганов.
— А это "мы" — кого оно включает? — уточнил ее почти-зять, поднимая взгляд от замка из кубиков, который они вместе с женой строили для близнецов. — Вас-Куделок, или вас с Марком?
— А это важно? — Карин плюхнулась на пол и обняла Сашу и Хелен. — Вообще-то ни то, ни другое. Я про МПФК Энтерпрайзес.
— И что такого мы можем предоставить, что компания Марка не имеет и не может купить сама? — рассмеялась Катерина.
— Службу уничтожения, не связанную с химвеществами, — грустно ответила Карин. — Как очевидно, грязь — это не единственное, что проникло в наш новый инвестиционный проект. Вентиляционная система тоже пострадала. Так что пока это не будет исправлено и все здание не объявлено свободным от источников биологического заражения, мы не можем рисковать и использовать обычные методы.
— Позволь мне выразиться прямо, — выдавил Майлз после того, как попытался — и не смог — сдержать широченную улыбку. — Мой братец считает, что все, что нужно чтобы вывести паразитов из Главного Тараканника — это КОТЫ?
* * *
— Нам не стоило смеяться, — сказала императрица.
— Совершенно не стоило! — согласился ее супруг, чьим серьезным словам как-то не очень соответствовала смешинка в глазах.
— Наш сын вел себя очень скверно. Мы не можем позволить ему устраивать шутки с нашими гостями.
— В крайне дурном виде, — подтвердил Грегор. — Нам не нужны дипломатические инциденты.
— Но это было так уморительно! С чего было так кричать?
— Лаиса, цетагандийцы выращивают котят на деревьях. Они их не едят. А живыми — тем более.
— Как он вообще ухитрился это сделать? — вопросила императрица. — Как пятилетний смог подменить модель Эты Кита IV на целую кучу котят? Шеф-повар Антуан очень зол, Грегор. Он работал над этим десертом не одну неделю.
- Мне любопытней, где наш сын взял столько теста? - признался Грегор. - Какая-то часть моего разума сразу винит Майлза, но вообще больше всего виноваты твои родители. Если бы они не привезли эту книжку с детскими стишками Старой Земли...
И император и императрица трех миров дружно расхохотались, снова вспомнив лицо цетагандийского посла, когда двое слуг подняли с блюда массивный серебряный колпак, а там в пироге сидели двадцать четыре котенка.
***
- Роик? - слабо прошептала Таура. - Где Элли и Скелли?
- У тебя в ногах, милая. Не стоит, чтобы они играли с дыхательными трубками.
- Это неважно. Я хочу их подержать.
- Но медик сказал... - начал Роик, но тут милорд просто подхватил обоих раскормленных созданий - дендарийцы не знали меры, балуя своих живых талисманов, - и осторожно пересадил Тауре на живот.
- Вот так хорошо, - произнесла она почти неслышно. - Майлз, ты о них позаботишься, да?
- Они никуда отсюда не денутся, - возразила адмирал Куинн. - От дендарийцев. Их дом - "Триумф".
Это было последнее, что слышала Таура, погружаясь в кому.
Элли и Скелли сидели не двигаясь, несколько часов, их мурлыкание сливалось с гулом аппаратуры, пока Майлз, Роик и Элли-адмирал несли свою вахту. А когда все было кончено, после похоронной церемонии, когда "Триумф" покинул пространство Эскобара, Элли и Сккели пробрались в каюту к лорду Форкосигану и его оруженосцу. Каждый обнял по раскормленной кошке и не стыдясь, выплакал в ее мех горе по женщине, которую любил.

@темы: переводы, Буджолд, Эйрел, Иллиан, Майлз, Корделия, Куделки, дендарийцы, Роик, джен, таймлайн: правление Грегора, таймлайн: постканон

---

Новый перевод: Замкнутый круг

Название: Замкнутый круг (Full Circle)
Автор: sahiya
Переводчик: Terra Cee
PG-13, гет, мини, hurt-comfort и fluff, Эйрел/Корделия
Саммари: Вице-король и вице-королева посещают могилу Рега Роузмонта.
Взято с fanfics.me/fic119518

— Здесь. Однозначно здесь.

— Нет, мой милый капитан, это было дальше. Река там разделялась на два рукава.

Корделия покачала головой.

— Это было уже после того, как мы начали переход. Лагерь был здесь. Я помню, как мы с Дюбауэром бежали с хребта, когда увидели дым. А упавшее дерево, на котором ты сидел, когда я тебя впервые увидела… — она прервалась, кусая губу. — Его больше нет.

— Если, конечно, мы не были дальше и дерево не находится там, — заметил Эйрел.

— Да, ведь за тридцать лет во влажной среде дерево совершенно не разлагается, — Корделия скрестила руки. — Это было тут. — Она посмотрела на маленький букет жёлтых роз в своей руке. — Ты помнишь, где мы похоронили Роузмонта?

— Если это было тут, — сказал Эйрел, и Корделия сдержалась, чтобы не шлёпнуть его, — тогда, я думаю, это… — он начал показывать, потом вздохнул. — Понятия не имею. Я думаю, мы должны посмотреть фактам в лицо, милый капитан, — он потянулся за её рукой. — Время нас победило.

— Оно всегда побеждает, в конечном счёте, — она улыбнулась и провела большим пальцем вдоль одной из новых морщин в уголках рта. Теперь его волосы полностью поседели, лицо было изрезанным морщинами и уставшим. Возможно, сейчас она бы смогла совершить марш-бросок в двести километров, который они проделали вместе много лет назад. Он бы не смог. — Но я не знаю, — добавила она весело, опустив руку. — Думаю, на нашу долю выпало немало побед, не так ли?

— Так. Ещё не всё кончено, — фыркнув, добавил Эйрел. Он покачал головой, рассматривая гористые пейзажи Сергияра. — Похоже, Грегор считает должности вице-короля и вице-королевы в некотором роде синекурами.

— Синекуры, — задумчиво проговорила Корделия. — На Барраяре они есть? Я думаю, Грегор знает, что делает. Как бы мы себя чувствовали, если бы сидели сложа руки в Форбарр-Султане?

— И то верно, — он больше ничего не сказал, но медленно повернулся вокруг своей оси, предоставляя Корделии возможность критически его оценить. У него была небольшая одышка, но, строго напомнила она себе, даже тридцать лет назад у него была одышка из-за разреженного воздуха. Это ничего не значит, может, за исключением того, что им не стоит перенапрягаться. Никаких походов. И никакого плавания, хотя оно их и не прельщало. Река, подпитываемая чистыми талыми водами с гор, в это время года была, несомненно, холодна.

— Что ж, — в конце концов, произнесла она, — похоже, насчёт Роузмонта придётся сделать наиболее вероятное предположение. — Ей было стыдно признать, что последние три десятилетия она мало о нём думала. Он был её ответственным, необычайно надёжным, незаменимым помощником в трёх миссиях Астроэкспедиции, а теперь она не может вспомнить его лицо. Его голос — может, по непонятной причине, но не лицо. Странная штука — память. В его голосе не было ничего примечательного. Но сам он был замечательным; однажды он мог бы стать первоклассным капитаном Астроэкспедиции, если бы не попал под перекрёстный огонь в барраярском внутреннем конфликте. Его смерть была первой подобного рода, известной ей, но далеко не последней.

Участок земли, который она выбрала, больше не был заурядным, как прежде. Это утро, когда они с Эйрелом наконец смогли на несколько часов оторваться от доброжелательных слуг, оруженосцев, секретарей, медработников и сыновей, чтобы прийти сюда вдвоём, было для неё невероятно важным. Она должна была принести цветы на могилу Рега Роузмонта. Почему она никогда не задумывалась об этом раньше? Сейчас она положила дюжину жёлтых роз на землю и сделала шаг назад, чтобы взять Эйрела за руку.

В некоторых древних культурах Земли жёлтые розы символизировали дружбу; так было и на Колонии Бета. Рег был её другом. Если бы она осталась на Бете и продолжила карьеру в Астроэкспедиции, то чаще бы о нём вспоминала. Но он погиб, а она встретила Эйрела и выбрала жизнь на Барраяре, и не вспоминала о нём. "Сожалею", — подумала она о невзрачном участке земли.

Конечно, от него ничего не осталось. Они похоронили его нагим, отдав его форму Дюбауэру, и он долго лежал в земле. И всё же она извинялась, как будто какая-то его часть должна была остаться, какое-то эхо должно было витать в этом месте, где её жизнь навсегда изменилась, проведя её по дорогам, которые она не могла предвидеть, так же, как завершилась его жизнь.

Спустя несколько минут она позволила Эйрелу себя увести. Молча, вместе они расстелили у реки одеяло, которое принесли с собой, и сели, уютно прижавшись друг к другу. Он наполнил два бокала тёмным крепким красными вином из форкосигановских запасов, и они выпили его, не произнеся ни слова, а река неслась мимо них.

— Ты рада, что мы вернулись? — наконец спросил Эйрел.

— Вместе… — Корделия замолчала, задумавшись. — Думаю, да. Часто замкнутый круг кажется неизбежным, и не всегда в хорошем смысле. В данном случае я считаю, что, наверное… — она остановилась. Она не хотела говорить: "Единственный способ смириться с концом — это вернуться к началу", но не могла не думать об этом. Десять лет, сказал ей его врач. Возможно, пятнадцать, если он будет следовать рекомендациям. — Я считаю, это было правильное решение, — закончила она.

— Согласен. Эпидемию червя в расчёт не берём, — проворчал он.

Она засмеялась, потом допила вино. Она положила голову на его плечо. Через тонкую ткань рубашки чувствовалось тепло кожи.

— Хочешь есть?

Он покосился на корзину.

— Что здесь?

— Всё, что пожелаешь. Пим сам её наполнил, и, думаю, он беспокоится, что нам придётся возвращаться в столицу пешком. Опять.

Эйрел издал хриплый смешок.

— Думаю, он недоволен тем, что я занял твёрдую позицию и настоял на том, чтобы нас оставили одних.

— Ну, мы уже в довольно преклонном возрасте, — рассудительно заметила Корделия.

— Говори за себя.

Она улыбнулась.

— Я и говорю. Но да, Пим предусмотрителен в отношении нас. И я попросила кое-что особенное. — Их повар посмотрел на Корделию, как на слегка сумасшедшую, когда она попросила обед для пикника из овсянки и сыра с голубой плесенью, но, так или иначе, у неё всё получилось. Корделия представила себе возможную реакцию Эйрела и прикусила губу, чтобы спрятать улыбку.

Несколько секунд Эйрел молчал.

— Сейчас я не так уж и голоден, — наконец сказал он. — Собственно говоря, милый капитан… ты помнишь, что перед нашим уходом я был на приёме у Форхаллена?

Корделия села прямо, маленький плотный комок страха возник в её желудке. Их личный врач был хорошим, добрым человеком, но новости, которые он сообщал им в последнее время, заставляли её испытывать страх от его присутствия в их жизни.

— Да?

— А, ну, он сказал — боже, никогда не был так прямолинеен, как ты, в этих вещах, — Эйрел прочистил горло. — Его точные слова были, цитирую: "Сексуальная активность в разумных пределах только приветствуется". Я думал заставить его прояснить, что он подразумевает под словами "в разумных пределах", но решил, что это может навредить его сердцу.

Корделия пристально посмотрела на него. Потом она рассмеялась, избавляясь от нервного напряжения.

— Неудивительно, что ты был полон решимости не брать с собой никого, даже Пима. Меня это заставило задуматься.

— Я уверен, и его тоже. — Эйрел обнял её за талию и уткнулся носом в шею. Она улыбнулась. — Ну что, милый капитан? Что ты думаешь?

— Эйрел. Кроме шуток, мы староваты для того, чтобы кататься по земле.

— Я тоже думал об этом.

— И? — У неё с трудом получилось не пискнуть. Он поцеловал одно место на её шее, которое оставлял без внимания в последнее время, и это было несколько ошеломляюще.

— Мы уже здесь. И я не знал, что нам обязательно надо кататься. — Он отстранился и улыбнулся ей, в уголках глаз были морщинки, хотя рот оставался серьёзным. — Находчивость всегда была твоей сильной стороной, капитан. Уверен, ты сможешь придумать сколько угодно решений.

На самом деле, она могла.

— Тогда ладно, — сказала она, встала на колени и положила руку на его лицо, поглаживая его волевой подбородок. Она поцеловала его и представила себе кольцо неиссякающего света, совершающее полный оборот.

"Что ж, мы будем находчивыми, — думала она с некоторым безрассудством. — И решительными. Очень упрямыми, на самом деле. Смелыми. Отзывчивыми. Жизнерадостными. Конечно же, влюблёнными. Всем этим и большим, всё время, сколько нам осталось".

@темы: переводы, Буджолд, Эйрел, Корделия, гет, таймлайн: правление Грегора

---

Рисунки из сети

Майлз в модусе адмирала Нейсмита ("Гражданская кампания")
(с) fairandfatalasfair

Марк Форкосиган
(c) idrawvikings

адмирал Нейсмит и сержант Таура
(с) jay042

Елена Ботари
(с) duvallon, автор колоринга неизвестен

принцесса Карин с сандаликом в руках ("Барраяр")
(с) Весса

---

Новый перевод: Да здравствует любовь!

Название: Да здравствует любовь! (Vive l'amour)
Автор: Philomytha
Переводчик: jetta-e
Джен, мини, пропущенная сцена. Айвен Форпатрил, Саймон Иллиан, Элис Форпатил
Таймлайн: "Память"
Саммари: После утраты чипа памяти бывший шеф СБ Саймон Иллиан пытается жить жизнью обычного человека. Заводит семью, выпивает по праздникам, делится с молодежью занимательными историями из своего прошлого... Короче, тут Айвен и Саймон делят один диванчик, разговаривая о порнографии, свободе, сексе, системах наблюдения и традициях празднования Императорского Дня Рождения.
Взято с fanfics.me/fic118584

Полночь уже миновала, почти все юные девы и вдовы уехали, а мужчины, намеренные серьезно напиться, как раз вошли в нужный ритм возлияний. По ту сторону залы от Айвена громко хохотала компания его сослуживцев по Оперативному отделу. Айвен проложил курс в их сторону, радуясь, что еще способен крепко держаться на ногах. Ну, почти крепко — и кто вообще поставил тут этот дурацкий столик, об него любой споткнется? Тетя Корделия успела заявить свое обычное «культура, оценивающая степень маскулинности по способности печени перерабатывать ядовитые вещества, совершенно безумна» и отправилась присмотреть за тем, как Майлза грузят в лимузин. Дяде Эйрелу врачи до сих пор запрещали напиваться, на что он успел горько пожаловаться Айвену нынче вечером, хотя, если честно, звучал его голос не то чтобы совсем несчастным. А тетя Корделия после этого добавила, что секс им теперь, по крайней мере, разрешен, так что самое время домой и в кровать, и тогда Айвену срочно пришлось поискать бокал чего-нибудь крепкого, пока она не продолжила свою мысль. А ведь она даже была трезва! Подобные вещи можно произносить только в совершенно пьяном виде, но тетя Корделия это правило игнорировала.

Тут один из айвеновских сослуживцев внезапно метнулся к перилам балкона, и его шумно вытошнило в сад. Айвен еще раз оценил их компанию на глазок и решил, что там все набрались не меньше. Возможно, с ними окажется не слишком весело… Он снова оглядел зал и остановился взглядом на персоне, оккупировавшей самый удобный диванчик, а, прищурившись, сумел и опознать ее: его-не-совсем-отчим, Саймон Иллиан. Однако без миледи матушки, которая сейчас пасла гостей где-то в другом месте. Обычно Саймон следовал за нею, как хвост за тигром, угрожающе маяча в полушаге сзади. Странно было видеть его в одиночестве.

В порыве внезапного пьяного дружелюбия Айвен подошел к нему. А что, и диванчик был самый уютный в зале, и у Саймона была с собой свежеоткрытая бутылка хорошего вина. Так что Айвен приветственно улыбнулся и шлепнулся на диван рядом с ним.

— Уж если мы намерены стать одной семьей, тебе стоит разделить со мной эту бутылку, — произнес он к собственной полной неожиданности. И, что удивительно, Саймон не срезал его бормотание одной ироничной репликой, а огляделся и после секундной паузы ответил:

— Бокал у меня всего один. Тебе придется пить из горлышка.

Проблема не из серьезных. Саймон вручил бутылку Айвену. О да, это оказалось лучшее из императорских погребов, хотя спаивать его сейчас Айвену — пустая трата такой роскоши. Но уж если они решили проявить взаимную вежливость... Айвен наполнил бокал Саймона — правда, плеснув и ему на руку, но тот и на этот раз промолчал. Наверное, можно будет привыкнуть к такому Иллиану: без запасов сарказма, зато с запасами лучшего вина.

Айвен расслабился и откинулся на спинку дивана.

— Первый за целых тридцать лет Императорский День Рождения, на котором я не по долгу службы. Или больше тридцати? Не припомню точно, но обычно Негри занимал нас делами в Дни Рождения и Зимнепраздники.

Айвен заморгал. Обычно, когда Саймон говорил, что не может чего-то вспомнить, это значило, что он либо хотел заставить своего собеседника чувствовать себя полным ничтожеством, либо был по-настоящему расстроен. Но сейчас его голос звучал расслаблено и почти весело, как у любого нормального человека, когда тот замечает, что не в состоянии припомнить подробности случившегося три десятилетия назад. Айвен ещё раз отхлебнул из бутылки.

— Но ты ведь рад, что сейчас не на службе? — ответил он очередной идиотской фразой.

Саймон, к его изумлению, рассмеялся долгим и сочным смешком.

— Ох, Айвен. Ты даже не представляешь, насколько рад, — он сделал глоток из бокала и удовлетворенно вздохнул. — Я только-только это распробовал. Представляешь, каково это: каждый год находиться на вечеринке, но не участвовать в ней. — Он ещё раз довольно вздохнул, с радостным видом потянулся, расправил плечи, вытянул ноги...

Айвен уставился на него, нахмурясь, и мысль обрушилась на него с силой упавшего кирпича: а Саймон-то пьян! Не просто навеселе, но пьян в хлам, в лучших традициях Императорского Дня Рождения.

— Грегор сегодня показал мне список возможных помилований в честь его Дня Рождения. — Саймон помолчал и пояснил: — Гарош там есть.

Айвен в этот момент пялился в пространство, пытаясь уложить в голове иную концепцию Саймона Иллиана, нежели "твердокаменно трезвый", поэтому сказанное до него дошло не сразу.

— Нет! — выпалил он, сам ошарашенный своей горячностью. — Ты не можешь!

Саймон удивился:

— А почему нет? Я потихоньку прихожу к выводу, что он способствовал добрым переменам в моей судьбе. Если бы не он, я бы не сидел тут, развалясь и вытянув ноги, а бегал бы где-то там поодаль как заведённый, точно механический сторожевой пёс с ключиком в загривке.

Айвен непроизвольно поперхнулся вином, которого как раз набрал полный рот.

— Да если бы Гарошу все удалось, тебя бы вообще тут не было! — возразил он после нескольких секунд пьяных умозаключений.

— Ну, может и так. Но про это я забываю. Я теперь могу забывать. Самая прекрасная штука на свете. — Он отпил еще вина и смерил Айвена долгим ленивым взглядом. — А если смогу забыть я, почему не можешь ты? Ты вечно все забывал еще с тех пор, как был совсем ребенком.

— Вовсе это не так, — только и смог пробурчать Айвен. Были вещи, которые он бы не мог забыть в спешке, даже если очень хотел.

— В общем, полагаю, что я ему должен, Айвен. В конце концов, не случись все так, как случилось, мы бы с твоей матерью не поехали сегодня вечером домой и не...

— Саймон! — возопил Айвен беспомощно.

— ...и не стали бы там жить в довольстве и комфорте, — с ухмылкой договорил тот. — А ты что думал от меня услышать?

Айвен предусмотрительно оставил этот вопрос без ответа и вместо слов подлил Саймону еще вина, оправдывая этим свое молчание.

— Наверное, забывать всякое — это здорово, — подумав, предложил он новую тему для разговора. В надежде, что они перестанут обсуждать, чем именно Саймон и его мать займутся, оказавшись дома. Хотя, на его взгляд, Саймон уже чересчур набрался, чтобы... чтобы заняться тем, о чем Айвен даже думать не хотел, о каковом факте он строго напомнил своему мозгу. Но это было все равно что не думать о белой обезьяне.

— Столько всего. И все ушло в прошлое. — Саймон сделал неопределенный жест, словно пыль в воздухе разгонял, и едва не опрокинул бутылку. — Доклады. Формы. Записи на головиде. Мертвецы. Множество мертвецов. Я всегда вел им подсчёт, но это тоже в прошлом. Считал людей, которых я убил…

Он выговаривал слова все медленнее, бесстрастно глядя куда-то в дальнюю стену. Айвен честно не знал, что хуже: размышлять про Саймона и собственную мать или иметь дело с саймоновскими пьяными сантиментами.

— У меня была своя система категорий. Люди, которых я убил сам, собственными руками. Те, кого я приказал убить. Кого убил случайно, подставив под перекрестный огонь. Мои собственные солдаты, которых я послал на смерть. Те, кого я убил по ошибке. Моей ошибке.

Его глаза увлажнились, он замолк. Айвен беспомощно оглядывал залу, выискивая, не спешит ли кто-нибудь к нему на помощь и не спасет ли его от этого разговора. Но никакая помощь не шла.

— Должно быть, ты все разносил по категориям, — ухватился он за менее смертоносную половину фразы, хоть и знал, что это прозвучало по-идиотски.

— О да, — Саймон допил свое вино, и Айвен машинально наполнил его бокал заново. — Единственный способ держать все в порядке. Хотя секс мне организовать не удалось. Пришлось хранить все вместе общей кучей: секс, порно, данные наблюдений, фильмы, все это. Но не личный опыт, хотя и не так много его было.

Секс определенно лучше, чем смерть.

— Фильмы?

— Не поверишь, это было первое, на что Негри меня посадил. Цензура. Легкая кабинетная работа. пока я восстанавливался после операции и всего такого. Я пересмотрел множество импортных фильмов, выискивая в них или нарушения правил приличия, или подрыв устоев, или политику. Припоминаю, у нас с ребятами еще вышел долгий спор: считать ли эти фильмы с гермами с Колонии Бета созданием положительного образа мутанта или нет? Хотя бетанские фильмы были еще неплохи. Даже те, что были странными, но в своем роде милые, и никакой фальши, все настоящее. И сертифицированное. А всякое наше доморощенное... знаешь, Айвен, как много народу на этой планете может напялить на себя форму? И меч? Есть места, куда тебе меч брать не стоит. Вопрос был в том, меч на экране — это законно или нет? К счастью, они были не настоящей острой сталью, а всего лишь резиновыми. Наверное. Боже, я надеюсь, что они были резиновыми, хотя мой тридцатилетний опыт подсказывает, что люди на любой идиотизм способны. — Он посмотрел в дальний конец залы. — По моей оценке, примерно от четверти до трети народа здесь надевали оружие, форму и сапоги, так или иначе. Тебе, наверное, лучше знать, ты всюду в столице вхож.

"Боюсь, уши у меня уже покраснели".

— Я не собираю сведений в постели и не даю интервью. Ну, а ты?

— Я? Я наблюдал. Секс для удовольствия у меня случался не чаще, чем визит на вечеринку с той же целью. А позже стали появляться видео уже про меня самого. Молодое поколение может черт знает что вытворить с видеомонтажом на своих комм-пультах. И они обыгрывали эти шуточки про пса, как я у Эйрела в ошейнике на строгом поводке... Идиоты. Эйрел в постели всегда сам хотел надеть ошейник, и я бы знал...

— Заткнись, пожалуйста, — выпалил Айвен.

Саймон расхохотался.

— Тридцать лет я соблюдал осмотрительность, Айвен. Позволь мне сейчас хоть раз...

— Так что же, у тебя в голове была собственная коллекция порно? — быстро вставил Айвен между его приступами смеха. — Ого.

— Она доставила бы мне больше удовольствия, будь у меня хоть какое-нибудь свободное время. Или окажись она подобрана под мои вкусы. Да и поделиться я ею не мог ни с кем, а кое-что чересчур скверное или слишком смешное смотреть возможно только в компании друзей, под спиртное и идиотский гогот. — Он странно покосился на Айвена, и не сразу айвеновский пьяный мозг перевел это выражение как тоску и зависть. Пару раз Айвен, Майлз и Грегор именно так смотрели порнушку в компании, а Саймон, наверное, наблюдал тогда в своем кабинете, как они смотрят и смеются.

— Но обычно чип выдавал для меня по всему кросс-ссылки, и не всегда правильно. Один раз — понятия не имею, почему я это запомнил — он мне вывалил получасовую запись того, как один тип делает всякие гадости с лошадью, а я в то время стоял по стойке смирно на императорском параде. И я даже остановить это не мог — каждый раз, когда я пытался прервать воспроизведение, оно запускалось вновь, и мне надо было в это время произносить речь, а в голове у меня был только этот здоровущий конь... — Он махнул рукой и отпил ещё вина. — Я так рад, что больше ничего подобного не случится. А этот случай мы передали в полицию того Округа, и, наверное, они арестовали кого следует. Я надеюсь. Как ты бы сказал, "это неправильно".

Айвен потянулся за бутылкой.

— О боже, Саймон. Может, ты и прав. Насчет помилования Гароша. — Под озадаченным взглядом Саймона он добавил: — Хотя порно бывает и ничего так, ну, если снято как надо. Наверняка же попадались и такие...

"Заткись, не подначивай его!" — приказала ему какая-то часть мозга, наполовину утопленного в вине.

— О, неплохие тоже бывали. Но я не мог позволить себе привычку игнорировать то, что записано в чипе. А поскольку тот старался быть полезным, то, если мне бы понравился один порнофильм, он стал бы предлагать мне схожие реальные записи, сырые данные наблюдений. Понимаешь, нам в СБ приходится часто вести наблюдение за людьми во время секса, но, если увлечься этим зрелищем, ты не сможешь выполнять свою работу как должно. Иногда с этим ничего не поделать, но намеренно искать такие картины нельзя. И у нас повсюду есть холодный душ. — Голос Саймона сделался слегка невнятным. — Разве что... ему нравилось, когда наблюдают, знаешь. А я это умею очень хорошо. Честная игра, но не когда на службе... — Он улыбнулся Айвену до странности ярко и легко. — Я больше не на службе Айвен. Потрясающе.

— Да ты на хрен совсем испорченный тип... — пробормотал Айвен. — Заметь, я это говорю вовсе не потому, что у тебя с моей матерью роман. Блин, очень надеюсь, что у тебя в чипе не было фильмов о...

Он осекся, но, пьян был Саймон или нет, расшифровать эту недоговоренную фразу ему труда не составило.

— Нет. Ни одного. Хотя знаешь, это отдельный жанр. Или даже два. Как невинную форскую девицу соблазняет грубый волосатый простолюдин или как свирепая форская драконица приказывает простому мальчику обслужить ее. Обычно — конюху: в комплекте скверные костюмы якобы времен Изоляции, конюхи и хлысты.

Парочку таких Айвен видел, но это был не его кусок счастья. А вот Саймона — может быть, судя по блеску его глаз.

— Чаще всего там военные, — подсказал Айвен. Порнушка с военными ему нравилась больше.

— Ну еще бы, — широким жестом Саймон показал, что думает об этом. — Мундиры, Чаще всего — капитанские. Неудивительно, там все дело в слове. Ну, я так думаю. Вряд ли кому-то понравится в постели фраза "о-ох, старший лейтенант-коммандер", верно? Порой я думаю, что именно поэтому Негри никогда не соглашался на повышение... то есть вряд ли он когда-то с кем-то спал, кроме... ну, неважно. Но тебе нравится быть капитаном, а, Айвен?

Айвен чуть себе шею не вывихнул при таком обороте дел.

— И что, все это ты смотрел по долгу службы?

— Ха. Не все. Твоя мать, Эйрел и в особенности Корделия пытались создать для меня хоть какой-то круг общения (ага, я знаю, что Элис устала искать жену для тебя, но куда тебе до меня: прикинь, Корделия реально отчаялась в своих попытках найти мне хоть кого-то), но люди что-то не выстраиваются в очередь за обществом шефа СБ. Верно? Не считая тех, кто хочет выкачать из меня в постели какие-то тайны или убить утром по пробуждении. И когда я все равно спал с такими по второму разу, Эйрел просто весь на сарказм исходил. А кризисы — они не все время. Остается множество долгих темных вечеров, когда ты слишком устал, чтобы читать новые доклады, а самое первое, что люди ищут в комм-сети, это порно, так? Не отвечай, сам знаю. Все лучше, чем пялиться в стену. Но в основном оно скверное. И целиком оседает в чипе, смешиваясь со всем прочим.

Он обвел комнату расслабленным взглядом.

— А вот сейчас я могу смотреть на вечеринку, и это зрелище не останется у меня в голове. Где-то там, возможно, люди обжимаются по углам и занимаются сексом, и они непременно попадут на запись, но я… мне не надо будет больше это помнить. Может, на каких-то этих записях есть и ты, ведь ты обычно бывал достаточно глуп, чтобы попытаться прямо во дворце…

Айвен покраснел:

— Вот черт!

Он всегда смутно осознавал, что СБ наблюдает за всем тут происходящим, но в свое время это его не останавливало.

Саймон криво ухмыльнулся:

— Н-нормально. Я отдавал это чипу, пусть сам обрабатывает. У меня была такая возможность. Знать и одновременно не знать о чем-то. Это помогало. Порой я что-то пропускал. А теперь... теперь все забыл.

На какую-то ужасную секунду Айвен подумал, что Саймон сейчас расплачется, но тот отпил еще вина и рассмеялся, а затем сполз по дивану еще ниже и привалился к плечу Айвена.

— Так лучше. Я все точно забыл. И ты забудешь. Это... дает такое чувство свободы.

— Ага.

Саймон прикрыл глаза. Айвен подумывал было допить бутылку, но решил, что кто-то должен приглядывать за Саймоном, пока тот в подобном состоянии. Ладно, у них произошел разговор о таких подробностях саймоновской сексуальной жизни, которые Айвен не знал и знать не хотел, и все прекрасно — но что случилось бы, если на месте Айвена на этом диванчике сидел кто-то другой?

К счастью, за Саймоном есть кому наблюдать. Всего несколько минут тот успел продремать у Айвена на плече, а к ним уже приближалась его матушка. Она была совершенно трезвой или казалась таковой и хмуро поглядывала на них обоих.

— Айвен, только не говори мне, что ты споил Саймона!

— Это не я, — запротестовал Айвен. — Он уже прилично набрался, когда я подошел.

При звуке их голосов Саймон проснулся и растерянно заморгал.

— О, м-милая, он тут непри... не при чем. Я навен... наверстывал упущенное. Я на Императорском Дне Рождения и не на службе. А он хороший мальчик, Элис… — затихающее "…только чуток помешан на мундирах", к счастью, прозвучало слишком тихо, чтобы маман расслышала.

— Хм. Отлично. Поехали домой. — Элис коснулась вделанного в брошь комма и вызвала Кристоса. — А ты возьмешь такси, да, Айвен?

Он кивнул, отчего комната неконтролируемо закачалась. Маман разглядывала его еще пару секунд, а потом присела рядом с Саймоном по другую сторону. Саймон немедля привалился к ней, обняв за плечи.

— Ох Элис. Я так рад, что забыл теперь все. Не хочу нести это в твою кровать.

Айвен попытался встать и смыться, но мать пригвоздила его к месту взглядом.

— О чем вы говорили? — потребовала она ответа. Резкость ее тона слегка смазывалась тем, что при этом она рассеянно поглаживала Саймона по ноге.

— Тебе будет неинтересно, — ответил Айвен. — Поверь, мам. Всякие... ну, поговорили как отец с сыном.

Саймон медленно повернул голову и поглядел на него, моргая и улыбаясь.

— Ах, вот что это было? — пробормотал он, и от его взгляда у Айвена сделалось почему-то тепло внутри. — Ну, я смогу... смогу к такому привыкнуть.

@темы: переводы, Буджолд, Иллиан, Айвен, джен, таймлайн: правление Грегора

---

Фик на ФБ-2018: "Попутчики"

Название: Попутчики
Автор и бета: fandom Medic 2018 (анонимность будет раскрыта после окончания ФБ)
Фэндом: Сага о Форкосиганах
Мини (~3 тыс. слов), драма, юмор
Гет и джен, G, оригинальные персонажи
Краткое содержание: Барраяр — весьма милитаризированная империя; ничего удивительного, что даже объяснение в любви превращается в небольшую военную кампанию.

Ссылка на фик на Фэндомной Битве - fk-2018.diary.ru/p215940188.htm?oam#more1

Устроив багаж на полку, планшет — на откидной столик, а себя — в кресло с высокой спинкой, Редж приготовился к недолгому комфортному путешествию.

Он любил монорельс, когда поезд стремительно летел через корично-латунные просторы Южного континента, и на горизонте холмы оттенков жженой умбры, сепии и меди сменялись горами более суровых тонов. В термокружке исходил паром ароматный чай - зеленый, ни в коем случае не черный, чтобы случайно не слиться с ландшафтом. И люди, путешествующие монорельсом, обычно представляли собой интересные объекты для экспресс-исследования. То подвернется суровая форесса — не элегантная столичная леди, видевшая коров только на картинке, а настоящая, истинная дочь, супруга и мать форов, женщина, способная провести семейство через войну, пожар и распродажи, не потратив ни единой лишней марки. То — романтик дальних странствий, какой-нибудь житель барраярской глубинки, с почтением и придыханием рассуждающий о чудесах прогресса. Очень часто — военные, разных служб и рангов, то следующие к месту службы, то уезжающие в отпуск.

Или, как в данном случае — студенты.

Реджинальд Иванович Смитсон, доктор медицины со специализацией в психотерапии и психодиагностике, под прикрытием планшета перевел взгляд на молодых людей, занявших места через три ряда кресел, у противоположного окна. Компания собралась шумная. Шестеро парней, вызывающе гражданского вида (аминь! Сегодня Редж не собирался заниматься тестированием новобранцев), три девушки. Первой бросалась в глаза томная блондиночка, ухоженная и модно одетая (пришлось аккуратно, не привлекая постороннего внимания, сделать снимок и расшифровать цвета ее наряда через «фор-с-лайн». Старшая дочь младшей ветви, до графов далеко, но амбиции чувствуются). Вторая — хохотушка-шатенка, одетая по комаррской моде, оживленно спорила со своими спутниками, отстаивая свое мнение относительно какой-то музыкальной группы. Третья — спортивная девица с гладкими темно-каштановыми локонами до плеч — почти сразу исчезла из общего разговора, закрывшись планшетом.

Реджу стало любопытно. Он подергал оправу очков, будто бы они натерли ему переносицу. Поймал суровый взгляд от противоположного окна — сидевшая там дама, одна из тех, кто вечно призывает к порядку окружающих, явно хотела, чтобы господин доктор, весь такой солидный и правильный, призвал молодежь вести себя потише. А лучше — вообще пересесть в другой вагон.

Смитсон сделал вид, что не понял намека. Уткнулся в собственную читалку. Спустя некоторое время дама поднялась и торжественно пересела. Голографические вишенки на ее шляпке сияли горьким осуждением.

На самом деле Редж просматривал результаты «разведки». Приятно им удивившись, он коротко переговорил со стюардом и приготовился действовать, как только представится возможность.

И - вот оно. Восемь минут спустя томная блондинка громко осведомилась, где здесь можно перекусить. С ней удалились на поиски вагона-ресторана двое ухажеров; еще трое — присели поближе к хохотушке, и компания полностью погрузилась в какую-то азартную видеоигру. Последний парень время от времени делал попытки разговорить увлеченную чтением подругу, пока стюард не попросил его помочь поймать запущенного кем-то из детей робозавра. Бабушка проштрафившегося ребенка громко заявляла, что, поскольку действия ее внука никому не причинили ущерба, то и платить штраф она отказывается; та самая дама с вишенками, наоборот, доказывала, что едва не пережила смертельный инфаркт, когда по ее ноге прошлась вымершая пятьсот миллионов лет назад пластиковая скотина. Виновник пытался ввинтиться под сидения и поймать робота-уборщика. В общем, студент проявил вежливость и тем оставил важный объект без охраны.

***


Когда Лариса отвела взгляд от планшета, напротив нее сидел не Серж, а совершенно незнакомый мужчина. Довольно приятный на вид, хотя и не идеал красоты. Среднего роста, чуть более плотный, чем это можно было бы объяснить телосложением, но и не обрюзгший толстяк. Так, уютная полнота. Высокий лоб, румяные щеки, гладкий подбородок, карие глаза, светло-рыжие короткие волосы, очки в тонкой золотой оправе. Невыразительный гражданский серо-коричневый костюм, но общий подтянутый, бравый вид выдает человека, не чуждого армейской дисциплине.

Мужчина почесал переносицу и наградил визави чуть смущенной улыбкой.

— Добрый день, — вежливо поздоровался он.

— Добрый, — признала Лариса.

Продолжать разговор она не спешила. Во-первых, маменька всегда говорила, что заговаривать с незнакомцами — это не совсем прилично, да к тому же небезопасно. Дедушка до сих пор напоминает о необходимости хранить военную тайну, пусть он давно в отставке, да и с памятью у него проблемы, совершенно забыл, что именно должен держать в секрете.

А во-вторых… Ларисе уже давно не пятнадцать лет (точнее — восемь лет, как не пятнадцать), и она вполне понимает, что иногда с ней заговаривают незнакомые мужчины только потому, что она — девушка, и очень даже симпатичная. А они — ну… мужчины.

Будто услышав ее мысли, толстячок поморщился, что сделало его немного похожим на плюшевого бурундука, из-за которого Лариса когда-то ссорилась со средней сестрой, и заговорил:

— Знаю, о чем вы думаете. О галактической медицине.

— Вот как? — вежливо, но прохладно ответила Лариса.

— И социокультурных установках. Да-да. Именно из-за них наши дорвавшиеся до благ галактической науки предки — хотя, называя их «предками», я несколько погорячился, ведь речь идет о ровесниках моих родителей, в общем-то, нестарых по меркам Комарры или Эскобара, а уж тем более — Колонии Бета, людях. Именно из-за социокультурных установок патриархального типа, в которых сын — это не только наследник семейного имущества, но и хранитель чести, воин, защитник, мышца империи, и все такое прочее, а дочь — всего лишь украшение семейного древа, и сложилась нынешняя ситуация. По данным последней переписи населения на Барраяре диспропорция мужского и женского населения составляет 54 к 46.

— Угу, — промычала Лариса. Надо быть слепой и глухой, а еще горбатой и хромой на обе ноги, чтобы не быть в курсе современных демографических проблем Барраяра. Правда, справедливость требовала признать, что с помощью статистики ее еще не соблазняли.

Но стоило показать, что ей не интересно продолжение разговора. Она подняла читалку повыше, просто чувствуя, как рыжий «бурундук» смотрит на нее, постепенно утрачивая боевой задор и самоуверенный вид.

Поймав себя на тройном перечитывании абзаца, смысл которого так и остался загадкой, Лариса снова опустила планшет. Она оказалась права — знаток демографических проблем чуточку погрустнел.

— Я настолько предсказуем? Простите, не хотелось портить вам путешествие, — покаянно извинился мужчина. — Если желаете, я уйду…

— Спасибо, — обрадовалась Лариса. Не то чтобы ее сильно смущали выражения мужских восторгов или она не умела разбираться со слишком настойчивыми ухажерами, но — знакомиться в поезде? Это как-то…

— С другой стороны, — почти покинув кресло напротив неприступной красавицы, мужчина замер. — Я никогда не прощу себе столь позорной капитуляции. Давайте попробуем начать знакомство сначала? — Прежде, чем Лариса успела отказаться, он жизнерадостно протянул руку: — Позвольте представится. Капитан медицинской службы, Реджинальд Иванович Смитсон. Сражен вашей красотой. Разрешите предложить сделку? Если я угадаю, что вы сейчас читаете, вы терпите мое общество один час — всего один час! И сможете задать любой вопрос, который вас интересует.

— Но если не угадываете… — Лариса скрепила договор рукопожатием. Ладонь Реджинальда Ивановича оказалась крепкой и теплой. — Вы продолжаете путешествие в гордом одиночестве.

— Хорошо. Итак… — Смитсон потер переносицу, призывая все свои таланты. — По вашему виду я заключаю, что вы студентка, скорее всего — не столичного университета, но какого-нибудь престижного колледжа северных провинций. Вы одеты неброско, но, позвольте заметить, это наряд вам очень к лицу.

Лариса поправила ворот темно-зеленого болеро, хотя в этом не было необходимости. На самом деле она считала, что темно-зеленое, да еще с ярко-желтой блузкой, придает ее лицу бледноватый вид, и кораллово-розовый пошел бы ей больше. Но в нем она чувствовала себя слишком легкомысленной.

— Строгие, четкие линии, — продолжал Смитсон. — И вообще, ваш облик не допускает излишеств. Исходя из этого, сделаю предположение, что вы изучаете что-то из точных наук, возможно, нечто связанное с техникой.

Брови девушки чуть дернулись вверх. Удивительно, но этот любитель монорельсовых знакомств попал в точку.

— Ага! — поздравил себя с первой победой Реджинальд. — Логично предположить, что с собой в дорогу вы взяли что-то, близкое к специальности.

— И вы думаете, что я читаю. .? — с некоторым проблеском интереса Лариса вступила в предложенную игру. Ей показалось, что победа практически лежит у нее в кармане.

— Нет, это не «Вестник Барраярской науки и техники», и вообще мало похоже на учебник по сопромату… — Смитсон выставил вперед руку, как древний астролог, нащупывающий исходящие от планшета эманации. Вид у него был такой, что Лариса фыркнула, еле сдерживая смех. — Это что-то более сложное. Я чувствую флюиды больших страстей… Страх… Отпечаток сильной ауры… Странные, очень загадочные существа…

Лариса затаила дыхание. Нет, угадать практически невозможно…

— Герберт Уэллс, «Война миров».

— Что?! — не поверила Лариса. Она перевернула планшет, чтобы убедиться в его непрозрачности. — Как вы узнали?!

— Ну, — гордо выпятил нижнюю губу Реджинальд. — У нас, психиатров, свои секреты. Осмелюсь заметить — прекрасный, хотя и весьма неожиданный выбор. Книга древняя, написанная в эпоху, когда Земля считала, что Солнце вращается вокруг нее…

— Вы жульничали! — все еще не верила Лариса. — Нет, вы точно сжульничали!

Реджинальд пожал плечами, развел ручками, признавая, что небезгрешен… И устроился поудобнее:

— Зато теперь я целый час буду наслаждаться вашим обществом.

Лариса обиделась:

— Вы выиграли нечестно! Я не желаю с вами разговаривать! — и загородилась читалкой.

Ее благие намерения утопить назойливого ухажера в презрении выдержали секунд тридцать.
Послышалось деликатное покашливание. Стюард сервировал чай, посматривая на сердитую девушку и довольного собой мужчину с явным одобрением ситуации.

— Вы подговорили стюарда! — догадалась Лариса.

Реджинальд помешал ложечкой горячий чай, аккуратно уложил ее на край блюдца:

— Если вы подразумеваете, что это стюард подсмотрел название книги, вы ошибаетесь. Я играю по правилам! — напомнил он, видя ее возмущение. — Я обещал вам отвечать на любые вопросы, которые вы зададите, так вот он я, к вашим услугам!

— Хорошо, — Лариса отложила планшет, налила себе чаю, добавила лимон и два кусочка сахара. — Как вы это провернули?

— Что именно? — прищурился Смитсон.

— Если не стюард, то кто же? — девушка резко обернулась. За ее спиной, в блестящей хромированной детали, колыхнулось ее отражение. — Кто вам подсказал? Ведь угадать, какую книгу читает незнакомый человек, нереально!

— На самом деле, вероятность — мизерная, незначительная — существует, — Реджинальд со смаком откусил от пирожного. — Вы знаете, что такое профайлинг? Концепция древняя, но от этого не перестает быть полезной: человеческие эмоции, при всем их многообразии, отражаются сходными способами. Мимические движения, настолько микроскопические, что их улавливает не всякая аппаратура, но парадоксальным образом отмечает человеческий глаз. Эволюционный механизм, что поделать. Не заметил, как напряглась спина твоего товарища — пропустил нападение саблезубого тигра, — Смитсон придирчиво осмотрел блюдо с десертами и запустил ложечку в рулет с ореховой начинкой. — Беседуя с вами, я обратил внимание на весьма характерное подергивание мышц левого века… щечные мышцы меняли свое положение…

— Вы снова меня разыгрываете! — догадалась Лариса. — Ах вы, мошенник! А еще обещали правдиво отвечать на вопросы!

Смитсон искренне расхохотался.

— Истинная правда, мадемуазель! Я действительно специалист по профайлингу и психодиагностике.

— Так я и поверила…

— Можете проверить. Наберите в строке поиска «Смитсон, психодиагностика» — увидите ссылки на мои статьи.

Напустив на себя строгий вид, Лариса так и поступила. Выскочившие ссылки не удивляли числом, но относились к достаточно уважаемым изданиям — по крайней мере даже она, изучая основы машиностроения, догадывалась, что абы кого не допустят читать доклады в Имперской Военной Академии.

— Что такое «символизм травматизма»? — споткнулась она о незнакомый термин.

— Очень интересное явление! — с охотой поменял, как ему казалось, тему разговора Реджинальд. — Моя основная специализация — работа с посттравматическими стрессовыми расстройствами. Помогаю, по мере сил… Барраярская психиатрия, надо заметить, вообще развивалась очень хаотичными рывками из одной крайности в другую. Достаточно вспомнить несколько показательных эпизодов Периода Изоляции, когда явно не слишком вменяемого человека из-за различных юридических тонкостей не признавали больным. И наоборот, у людей другого социального класса достаточно было появиться малейшему неврозу, зачастую сопровождавшемуся психосоматическими жалобами, чтобы стать пугалом для окружающих, получить прозвище мутанта, ну и… сами понимаете, не всегда с хорошим итогом. История барраярской психиатрии — это хаос, собрание мифов, откровенной лжи, исторических анекдотов, судебных ошибок, а подчас и махинаций, и подобие порядка наметилось, как ни печально, только в годы Оккупации. Цетагандийцы вели учет людей с аномалиями вообще и психическими в частности; незадолго до Вторжения, когда Барраяр был открыт заново, появились препараты, воздействующие на нервную систему. В этом-то и есть основная проблема.

— Какая же? Почему? — удивилась Лариса. — Мой дедушка рассказывал… Он, конечно, не имел проблем по психиатрической части, — тут же спохватилась девушка и объяснила: — Он просто вспоминал мятеж Фордариана, рассказывал о том о сем. По его словам выходило, что психиатры неплохо справлялись, если надо было… ну… — Тут Лариса поняла, что верность семейным традициям завела ее на кривую болотистую тропку.

— Купировать психотический срыв, — подсказал Смитсон, протягивая собеседнице руку помощи. Исключительно фигурально выражаясь. — Да, в таких случаях без фармакологии не обойтись. Но, если взглянуть на проблему шире, важно не только помогать людям с явными признаками болезни, но и предупреждать ее у группы риска! А военные неврозы? Психосоматика? Там лекарствами делу не поможешь, нужны более щадящие методы. Бетанцы для этих целей используют психоанализ. Мы, исключительно в силу традиций…

Ларисе показалось, или доктор Смитсон действительно с презрением относится к любителям седой барраярской старины?

— …предпочитаем таблеточки. Так вот, мои исследования показали, что при сочетании медикаментозного лечения с психоанализом можно улучшить результаты. А зная социокультурные архетипы личности, возможно с высокой долей вероятности…

Далее последовала небольшая лекция, из которой Лариса поняла только, что ее собеседник — действительно врач, и весьма увлечен своей профессией.

— Я слишком много болтаю? — спохватился Реджинальд.

Поезд затормозил у станции. Лариса краем глаза посмотрела на Сержа — тот, покончив с ловлей робозавра, сидел у противоположного окна и грустно вздыхал. Девушка почувствовала, что приятель вызывает у нее раздражение: ну и толку смотреть на нее взглядом побитого щенка? Если она так ему нужна — подойди, сядь рядом!

Если следовать логике, доктор Смитсон, с его энергичной нахрапистостью, должен был вызвать раздражение, но тут, сравнив милого, но вялого и безынициативного Сержа и нового знакомого, Лариса испытала что-то вроде гордости собой. Так, должно быть, чувствовала себя Елена Троянская, узнав, что ее профиль отправил в поход тысячу кораблей. Плохо, конечно, что на войну, но что война ради нее - это явный плюс.

— Не поняла и половины, — немного резче, чем хотела, ответила Лариса. Тут же, извиняясь, добавила: — Нет, вас интересно слушать… Вы лихо уходите от темы…
На этот раз они засмеялись вместе.

— Простите, — ни чуточки не смущаясь, ответил Реджинальд. — Я просто сражен вашей красотой, но хорошо понимаю, что шансы мои весьма незначительны. Вы явно увлечены чем-то другим…

Лариса снова покосилась на Сержа и подумала, насколько мило со стороны ее нового знакомого не сказать «кем-то». Или не «мило», а все-таки «нагло»?

— А я — всего лишь попутчик. И, — он с сожалением взглянул на хроно, — моя станция будет через четверть часа.

— Отлично, — хищно улыбнулась Лариса. — У вас еще есть время рассказать правду!
Реджинальд потер переносицу, снял очки:

— Правду? Хорошо. Я сделал снимок отражения текста, — он указал на блестящую панель за спиной Ларисы, — прогнал его через распознаватель, и — вуаля!

— Я так и знала, что вы не умеете читать мысли!

— Читать мысли?! Пфи! — картинно скривился Реджинальд. — Вот внушать мысли — это действительно задача не из легких.

— И что же вы собираетесь мне внушить? — спросила Лариса. Уже заканчивая фразу, она поняла, что откровенно кокетничает с новым знакомым, и покраснела. Тот, все еще полируя стекла очков, по счастью, этого не заметил и продолжил:

— Внушать я собираюсь своим пациентам. Вы интересуете меня совершенно не в профессиональном плане. Но, раз уж вы задали вопрос… Пожалуй, я попытаюсь внушить вам не гневаться слишком сильно на незнакомца, осмелившегося украсть час вашего времени. И разрешить ему позвонить вам, чтобы дать ответы на те вопросы, которые вы не успели задать.

— Например? Что, по-вашему, я еще о вас не знаю?

— Что я четвертый, младший ребенок в семье. Мать осталась вдовой в двадцать два года, и все детство у нас с братом была одна пара обуви на двоих. Сапоги, которые мой двоюродный дед когда-то добыл с пленного цетагандийца, я получил в личную собственность, только когда отправился в Вейновию сдавать экзамены. Экзаменаторов очень удивило, когда я попросил объяснить мне, где у комма кнопка включения и не разрядится ли он, пока я отвечаю на все вопросы. До этого я изучал коммы только по справочникам, хранившимся в доме старосты… Но в итоге я сдал испытание с одиннадцатым, из ста шестнадцати абитуриентов, результатом, и был принял в Военную Медицинскую Академию. Я мечтал научиться лечить опухоли и мутации…

Улыбка Реджинальда стала кривой и грустной, и Лариса решила повременить с расспросами — кто и когда умер в его семье. Еще будет время узнать.

— Но за годы учебы увлекся психиатрией и всем, что с ней связано. Социокультурная парадигма, ее архетипические констелляты и абберации в поликультурной среде — это же бездонная пропасть! Столько вариаций! Столько возможностей! ПТСР обретает индивидуальность благодаря психотипу пострадавшего, следовательно, изучив структуру его личности, его личные смыслы, которые кристаллизуют пережитый опыт в индивидуально-своеобразные символы подсознания, можно сделать процесс исцеления более успешным! Но я еще не рассказал, как попал в поле внимания Службы Безопасности…

Лариса поперхнулась:

— Армейской?

— И армейской тоже, — уклончиво ответил доктор Смитсон. — Когда я проходил стажировку на Комарре, за мной, оказывается, приглядывали, просто как за барраярцем в не совсем лояльном окружении. Но меня угораздило ввязаться в историю, закончившуюся полицейским расследованием и даже небольшой перестрелкой, а потом…

Коммы нескольких пассажиров пиликнули, предупреждая, что до конца путешествия остались считанные минуты. Поезд сбавил ход.

Реджинальд поднялся, одернул пиджак, молодцевато щелкнул каблуками туфель. Лариса поймала себя на мысли, что хочет поправить ему пиджак — не то, чтобы тот был в беспорядке, но это повод погладить «бурундучка» и ощутить исходящее от него теплое, светло-рыжее, как солнце в весенний полдень, обаяние.

— В общем, вопросов много, — подытожил доктор Смитсон. — И, если я не очень утомил вас, возможно ли спросить…

Лариса, признавая полную капитуляцию, протянула руку:

— Возможно, — ответила она. — Лариса Брюнье. Можете позвонить мне, если пожелаете.
Серж позеленел и набычился, будто лягушку проглотил, но Лариса чихать хотела на его обиды.

— Очень мило, мадемуазель Брюнье, — Реджинальд мягко взял узкую, изящную ладошку в свои руки.

Не было ни великосветского лобзания рук (Лариса бы умерла со стыда, случись с ней такое! Будто она какая-нибудь леди! Ужас какой! Она же не знает, как дальше себя вести с таким поклонником!). Ни жадного хватания в стиле «ты моя добыча, не доставайся никому!».

Было только мягкое человеческое тепло.

И, черт побери, этот наглый рыжий лис что-то явно задумал. Глаз из-под очков так и сверкали!

— На самом деле я хотел спросить, выйдете ли вы за меня замуж, мадемуазель Брюнье. Но - можете не спешить с ответом. Я обязательно позвоню вам!

Реджинальд Смитсон подхватил протянутый ему стюардом чемоданчик, и через секунду уже бежал по перрону, махая вслед уходящему поезду.

Станция скрылась из виду настолько стремительно, что впору было считать ее порождением фантазии.

Как и предложение руки и сердца, последовавшее через час с небольшим от начала знакомства.

— Он просто ненормальный, — подвела итог Лариса. Отодвинула пустую чашку, отгородилась от Сержа и остального мира планшетом. Сделала попытку вернуться туда, где под булыжной мостовой древней Земли просыпались вымышленные, несуществующие, но неимоверно притягательные пришельцы с бесплодного Марса.

Основная проблема была в том, что Ларисе Брюнье нравились ненормальные, читай — не совсем обычные люди. А Реджинальд Смитсон явно к таковым относился.

И все же - как он умудрился сделать снимок отражения текста?..

***

У станции доктора Смитсона поджидал флайер и два сопровождающих.

— С прибытием, док! — поздоровался пилот. — Как добрались?

— Все в порядке. Все в полном порядке. Летим?

Второй сопровождающий помог врачу занять место в кабине и передал инфокристалл:

— Полковник велел передать сведения, которые уже удалось собрать.

Поблагодарив, Реджинальд принялся загружать данные в собственный комм. Он любил начинать беседы уже подготовленным. Жаль, конечно, выбрасывать из головы прелестную Ларису, но дело — прежде всего. Реджинальд изменил поляризацию стекол очков и принялся изучать выводящуюся на эти мини-экраны информацию.

Отличное изобретение, очки-обманки! Исправить близорукость проще простого, но инстинктивно люди испытывают большее доверие к собратьям с маленькими, незначительными, но все же недостатками. Чуть ниже среднего рост. Чуть большая, чем принято стандартами красоты, полнота. Не самое лучшее зрение.

По счастью, Служба Безопасности, для которой доктор Смитсон составлял психологические профили жертв, возможных преступников и сотрудников, ценила специалистов с высокоразвитой способностью к манипуляции. «Макиавеллистов», если использовать официальную терминологию. «Хорьков», если использовать житейские наблюдения.

Не то, чтобы Реджинальд действительно был… ну, не будет экономить эпитетов — скунсом. Но он предпочитал одаривать своей честностью и правдой только тех, кто этого достоин.

Доктор Смитсон поймал себя на мысли, что вместо анкеты подозреваемого любуется образом Ларисы. В груди потеплело. Посмотрим, как оно дальше пойдет, улыбнулся он.

А сейчас — сосредоточимся на деле.

@темы: СБ, Барраяр, гет, таймлайн: правление Грегора, Фанфики

---

тест сначала в черновик
***
дорогие все, у меня в последние пару недель гигантские проблемы при работе с дайри: перестали отправляться комментарии, создаваться посты, происходить залогинивание... в общем, все, что связано с отправкой данных. Я не пропала. Я вернусь, как только это все преодолею.
(Если что, читать ваши записи и умылы я могу)

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Два варианта арта

Довольно давно известна серия обложек к хорватскому изданию ЛМБ (художник Esad T. Ribic, например, вот m.imgur.com/gallery/WkddI ). В частности - к "Барраяру":

Как выяснилось, у этого арта есть и немного другой вариант, на мой вкус, более экспрессивный и интересный:

А вам который больше нравится?

@темы: Корделия, обложки, Рисунки

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

На фанфикс.ми открывается очередной фикрайтерский конкурс по космофэндомам (к которому барраярский, несомненно, относится) - "Далекая Галактика-2"



Это хорошая оказия получить порцию разнообразных фиков,

И в связи с этим я спрашиваю у фэндома помощи.
Заявки!
Пожалуйста, все, кто хочет и может - напишите здесь, что вам было бы интересно прочесть.
Все до одной исполнить честно не обещаем, но посмотрим внимательно и постараемся темами вдохновиться.

@темы: конкурсы, Вопросы, Фанфики

---

Совершенно не срача ради, а спрашиваю честно:

Вот вам этот текст по ФБ кажется смешным и правильным или обидным и несправедливым?
В первую очередь интересно мнение тех, с кем я за эти семь лет хоть раз играла.

по мне - совершенно узнаваемый типаж и и истинная правда. Все описанное и ещё немного. И юные исполнители танца маленьких лебедей, в летающие прямо на лыжах в дверь актового зала в последнюю секунду, и девочка Настенька, которая внезапно не хочет больше играть снегурочку и молча заперлась в шкафу, и простенькая домашняя работа "Как я провел лето" размером 5 на 6 метров маслом, и проверяющие из РОНО с противоречивыми меениями, можно ли допускать на утренник девочек в зелёном платьице ростом больше метра двадцати, и Маша с Витей, которые сцепились за то, как каждому из них играть с их собственным мишкой. Действующий адронный коллайдер из шишек у нас вот прямо в этом году случился...

@темы: фэндомное, WTFC, Вопросы